Бой под Талуканом - Николай Прокудин Страница 7

– Ребята, завидую я вам, – вмешался в разговор Марасканов, сменив тему.

– А чему тут завидовать? – удивился я.

– С такими теплыми спальными мешками можно год в горах, не спускаясь, воевать. У нас в Кандагаре их совсем мало, в основном трофейные. А тут на всю роту ватные, теплые, большие.

– Вот то-то и оно, что большие, – усмехнулся я. – Большие и тяжелые. Дружище, когда я в прошлом году в полк прибыл, то солдаты парами спали на одном бушлате, накрывшись вторым, да еще плащ-накидку одну подстелят, а другую от солнца и дождя на эспээсе растянут. И никаких спальников! Но в декабре разведрота шестьдесят восьмого полка возле Рухи попала в засаду и почти вся полегла. На помощь бросили рейдовый батальон и раз-ведбат. В Кабуле стояла солнечная погода, тепло, а в горах началась снежная буря. Температура минус пятнадцать! Пехота обута не в валенки, а в сапоги и ботинки, одеты легко, по-летнему, спальных мешков почти ни у кого, только у старослужащих – трофейные. В результате померзли: больше шестидесяти обмороженных, в том числе и с ампутациями конечностей и даже со смертельными исходами. Примчалась комиссия из Москвы, а в полках теплых вещей нет, хотя воюем уже пять лет. Оказалось, все это лежит на армейских складах, но «крысы тыловые» не удосужились выдать в войска. Зато теперь есть и свитера, и бушлаты нового образца, и ватные штаны, и спальные мешки, и горные костюмы. Но чтобы получить это имущество, надо было потерять людей и искалечить десятки бойцов. Нашему батальону очень повезло во время этих морозов. Сначала объявили готовность к выдвижению, но из-за приезда адмирала на партконференцию дивизии полк оставили на показ. А то на леднике полегли бы и роты нашего доблестного восьмидесятого полка, в том числе и ваш покорный слуга с ними. Серж точно бы монументального носа лишился. Как-то раз в районе Бамиана рота попала в ливень, а затем в снежную бурю – неприятнейшие ощущения. Мокрые насквозь до нитки были, запорошенные снегом, замороженные, как сырое мясо в холодильнике. Бр-р-р. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Острогин ходил синий, как залежалый цыпленок, общипанный культурист – «кур турист». На его красивом носу намерзла длинная сосулька.

– Прекратить трогать мою гордость, это основа моего римского профиля, – вскричал возмущенный Сергей и со всей силы треснул меня в бок. – Ну что, все в сборе! Можно фотографироваться, пока приглашаю и никто не мешает, – сказал Острогин со снисходительной барской добротой в голосе.

Чистый теплый горный воздух, солнышко, хрустальная вода, белый, чистейший снег. Швейцарский курорт, а не район боевых действий.

– Кто первый в очереди на съемку, на исторические кадры? – заорал весело Сергей, снимая крышку с фотообъектива. – Наверное, самый молодой?

Ветишин осторожно потрогал водичку рукой, тотчас же принялся отряхивать ее и зафыркал, как домашний кот:

– Фр-р-р! Черт! Как ошпарило! Серж, а если я буду имитировать обливание и мытье, получится на фотографии реализм? Я склонюсь над ледяной водой, раздетым по пояс, а ты меня щелкни.

– Трус! А ну, не сачкуй, – заорал Острогин и принялся подталкивать Сережку к ручью. – Быстро в воду!

Лейтенант скинул куртку, тельняшку, осторожно шагнул в ручей, пригнулся над водой и заорал:

– Камера, мотор, съемка! Скорее!!!

И он тут же получил легкий пинок под зад от меня. В результате Сережка упал в ручей, опираясь на четыре точки, макнув в воду нос и лоб.

– «Золотой» кадр, снято! Следующий! – радостно воскликнул Острогин.

– Давай, давай, замполит, теперь ты показывай личный пример. Сибиряк «комнатный».

– Даю! Показываю!

Я снял тельняшку и осторожно принялся мыть руки, при этом завывая все громче и громче под щелканье фотоаппарата.

В это время «летеха» подкрался сзади и, зачерпнув котелком воду, плеснул на мою голую спину.

– Сволочь! У-у, гад! – завопил я истошно.

– Вот поделом тебе, не будешь обижать маленьких, – ехидно улыбнулся Ветишин.

– Бери фотоаппарат, Ники! Очередь геройствовать моя и Игорька.

– Предлагаю съемки по очереди и в финале – групповой портрет. А потом и я в вашей группе снимусь! – предложил я.

Щелк, щелк, щелк.

– Теперь обтирание снегом! Ветиша, сними мой мужественный поступок, – рявкнул я и, делая глубокий вдох, бросился в сугроб. – У-ух-у. Хорошо. Ха-рра-шо!

– Замполит, а ты чего там рычишь, как медведь в зимней берлоге? Прекращай, пленка давно кончилась! – радостно воскликнул Острогин.

– Негодяй! А чего же ты клацал, когда я натирался?

– Понравилось, как ты позируешь. Ты был просто неотразим. Надо послать в журнал «Огонек» или «Советский воин». И подпись под снимком: «Коммунистам подвластно все», или «Повесть о настоящем замполите».

– А под твоей фотографией должен стоять заголовок: «Повесть о самом несчастном взводном».

– Это почему же?

– А что за счастье? Высылка лишенного наследства графа из сытой Германии в нищий и убогий Афган без права на амнистию.

– Опять крестьяне притесняют дворян! Меня не ссылали, я сам приехал. Презренный смерд, фотографий не получишь!

– Ну ты же знаешь мой стиль: что не дают стянуть или реквизировать.

– Беда с этим парнем, я ношу с собой фотоаппарат, а у него фоток больше, чем у меня, раза в два. Жулик! Проходимец!

– Ладно, мсье герцог, вас и всю свиту угощаю бесплатным чаем. Помните мою доброту.

* * *

Неделю ходили-бродили роты по горкам и лощинам, но без толку. Немного мин, немного боеприпасов, ни одного уничтоженного «духа».

Операция с треском провалилась. Безрезультатно действовали и другие части.

В конце концов командование приняло решение возвращаться. То ли в наказание за отсутствие результатов, а может, в целях экономии топлива, но идти пятнадцать километров к броне пришлось пешком. Вертолеты за нами не прислали. Вот жалость-то, вот беда.

В моих ботинках-бахилах можно ходить по снегу, взбираться по крутым обледенелым скалам, но топать по песку и камням – невозможно! Уже через пару часов ноги налились свинцовой тяжестью. Шипы и подковы вгрызались в почву, цеплялись за неровности рельефа и бороздили землю, как плуги.

В такой ситуации не кому-то помогать, а меня самого бы в пору нести. Опять Царегородцев быстро выдохся, да еще тот сачок, «крысеныш» госпитальный, Остапчук умирает. Отлеживался восемь месяцев по медсанбатам и госпиталям, еле-еле разыскали и вытащили обратно в роту, но он через два дня вновь в санчасть слег. Только перед самым рейдом из-за недостатка людей удалось все же вырвать его из «лап» медицины.

Муталибов и Томилин приволокли Остапчука силой, в больничном халате. В первом взводе всего пятеро солдат – воевать некому, а этот рожу наел в столовой и медпункте – каска не налезает, под подбородком не застегивается. Верещал он как поросенок про здоровье ослабленное, про остаточные явления гепатита.