Рекрут Великой армии - Эркман-Шатриан Страница 7

— Жозеф, поцелуемся! Время отправляться.

Я встал весь бледный. Он надел мне ранец на спину. Катрин рыдала, закрыв лицо фартуком. Тетя Гредель глядела на меня, стиснув губы.

Барабанный бой стих.

— Сейчас начнется перекличка, — сказал дядюшка Гульден, целуя меня.

Неожиданно он разрыдался и, плача, называл меня своим сыном и все твердил слова утешенья.

Когда я целовал тетю Гредель, она обняла мою голову и сказала:

— Я всегда тебя любила Жозеф… Ты был нашей отрадой! И вот приходится расставаться! Боже, какое горе!

Я не плакал. Катрин сидела, не шевелясь. Я подошел к ней и поцеловал ее в шею. Она не подняла головы. Я быстро пошел к двери, но она вдруг начала кричать раздирающим душу голосом:

— Жозеф! Жозеф!

Я обернулся. Мы обнялись. Несколько мгновений мы стояли так и плакали. Катрин едва держалась на ногах. Я усадил ее в кресло и выбежал из дома.

Я пробрался на площадь в толпу горожан и итальянцев. Все кричали и плакали, я ничего не видел и не слышал.

Около меня стояли Клипфель и Фюрст. Их родители, находившиеся поблизости, плакали, точно на похоронах. Около здания городской ратуши капитан Видель беседовал с двумя офицерами. Сержант делал перекличку. Он вызвал Зебеде, Фюрста, Клипфеля, Берта. Мы все по очереди отвечали: «Здесь!» Потом капитан скомандовал: «Шагом марш!», и мы попарно двинулись по улицам.

Во втором этаже углового дома, где помещается булочная, какая-то старуха, высунувшись в окно, кричала пронзительным голосом:

— Каспер! Каспер!

Это была бабушка Зебеде. Ее подбородок дрожал. Зебеде молча махнул ей рукой и опустил голову.

Тут и там нам кричали из окон, но грохот барабанов заглушал все.

Около нас бежали мальчишки и кричали:

— Это новобранцы! Гляди, вот Клипфель, а вон Жозеф!

Около пограничных ворот стояла стража, выстроившись в ряд, с ружьями в руках. Когда мы вышли за город, барабаны замолкли. Слышалось только шлепанье ног по грязи (снег уже стаял).

Так шагали мы по дорогам и плакали на ходу. А другие, бледные, как смерть, шли молча. Только итальянцы, уже привыкшие к своему положению, смеялись и болтали о чем-то.

В первый день мы дошли до деревни Битш. А там потянулась деревня за деревней. Перед каждой барабаны начинали бить, а мы поднимали головы и шли в ногу, чтобы иметь вид бывалых солдат. Крестьяне выглядывали в окна или стояли в дверях и говорили:

— Это новобранцы.

По вечерам, на привале, было приятно дать отдых усталым ногам. Левая нога не очень меня беспокоила. Но что делалось со ступнями! Я никогда не испытывал такого утомления.

На ночь мы размещались по квартирам. Нам давали местечко у огня, а иной раз сажали и за стол. Нас угощали простоквашей и картошкой; иногда перепадало и свиное сало. Дети глядели на нас, выпучив глаза, старики спрашивали, откуда мы, а девушки смотрели на нас печально и вспоминали своих возлюбленных, которые ушли в солдаты пять-шесть месяцев тому назад. Потом нам отводили постели. С каким наслаждением я вытягивался на тюфяке!

На заре меня будил барабан. Открыв глаза, я с изумлением глядел на грязный потолок, на маленькие оконца и недоумевал, где я нахожусь. Потом мое сердце сжималось: ведь я новобранец! Надо было скорее одеваться и бежать.

— Счастливого пути! — говорила разбуженная барабаном хозяйка.

— Спасибо, — отвечал обычно рекрут и уходил.

Да… да… счастливого пути! Больше тебя не увидят здесь! Сколько прошло тут таких же новобранцев!

На второй день пути я захотел надеть чистую рубашку и полез в свой ранец. Неожиданно под рубашками я нашел небольшой, но довольно тяжелый сверток. В нем было пятьдесят четыре франка и письмо, в котором дядюшка Гульден написал следующие строки:

«Будь всегда добрым и честным на войне. Обращайся с иноземцами хорошо. Пусть Бог благословит тебя и спасет от гибели. Прилагаю немного денег. Вдали от своих хорошо иметь хоть сколько-нибудь денег. Пиши нам почаще. Целую тебя, дитя мое, и крепко обнимаю».

Читая это письмо, я заливался слезами и думал: «Ты не одинок. Добрые люди думают о тебе. Не забывай их советов».

На пятый день, к вечеру, мы прибыли в Майнц. На всю жизнь я запомнил этот день. Все деревни, через которые мы шли, были полны солдат. Было очень холодно. Капитан Вид ель, чтобы согреться, слез с лошади и шел пешком. Офицеры торопили нас, потому что мы запоздали. Пять или шесть итальянцев не могли больше двигаться и остались в какой-то деревушке. Мои ноги горели, потому что были сбиты в кровь. Я едва мог двигаться.

Настала ночь. Небо покрылось звездами. На темном горизонте виднелась темная линия зданий с блестящими точкам — там был большой город. «Скоро придем», — говорили все.

Мы сомкнули ряды и пошли в ногу. Все молчали. Так мы добрались до городского рва, покрытого льдом у старых темных ворот. Мост был поднят. Сверху послышался окрик часового:

— Кто идет!

Капитан, который шел впереди, назвал пароль:

— «Франция».

— Какого полка?

— Рекруты шестого, стрелкового.

Настала тишина. Подъемный мост опустился. Мы перешли мост, прошли двойные ворота и очутились в городе. Улицы были вымощены большими булыжниками. Несмотря на позднюю пору, все харчевни, лавки и трактиры были открыты.

Мы повернули несколько раз и дошли до маленькой площади, где стояла казарма. Здесь нам скомандовали:

— Стой!

К нам подошли несколько офицеров, — полковник Жемо и другие. Смеясь, они поздоровались с капитаном Виделем. Нам сделали перекличку, дали по краюхе хлеба и билеты для постоя. А также объявили, что раздадут оружие завтра в восемь часов утра.

С трудом я отыскал дом, где мне предстояло переночевать. Калитка была отперта. Я вошел и окликнул:

— Есть кто дома?

Из двери выглянула старуха со свечой в руках.

— Что вам надо?

Я объяснил, что у меня билет для постоя. Она поглядела на билет и сказала по-немецки:

— Пойдемте!

Я взошел по лестнице. Через раскрытую дверь я увидел двух мужчин, обнаженных до пояса, которые месили тесто. Здесь была булочная, поэтому старуха и не спала так долго.

— Поздновато вы пришли, — заметила женщина.

— Да, мы шли весь день.

Я практически не мог говорить и почти падал от голода и усталости.

Она глядела на меня, повторяя:

— Бедное дитя! Бедное дитя!

Старуха усадила меня около печки и спросила:

— У вас болят ноги?