РННА. Враг в советской форме - Дмитрий Жуков Страница 7

Известно, что отношение советского руководства к военнослужащим РККА, попавшим в плен, было не менее чудовищным, чем отношение к ним со стороны нацистов. По сути, еще в предвоенное время рядовым красноармейцам и командирам внушалось, что «плен — это измена Родине. Нет более гнусного и мошеннического деяния…» [46]. Как отмечает историк П. М. Полян, «плен рассматривался как тяжкое воинское преступление, наравне с прямым переходом или перелетом на сторону врага, считавшееся разновидностью измены Родине и каравшееся, соответственно, высшей мерой наказания — расстрелом с конфискацией имущества» [47].

СССР не признавал Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны 1907 г. и не ратифицировал Женевской конвенции об обращении с военнопленными 1929 г. Справедливости ради следует признать, что Советским Союзом была ратифицирована Женевская конвенция об участи больных и раненых 1929 г., а в июле 1941 г. советское правительство все же предложило Германии придерживаться Гаагской конвенции 1907 г. (германское руководство отвергло это предложение, ибо победа на Востоке тогда казалась весьма близкой) [48]. Однако эти меры в реальности надо однозначно признать лишь пропагандистским демаршем, рассчитанным на реакцию западных держав.

На деле судьба пленных нисколько не волновала Сталина, подтверждением чему служит приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270 об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия (от 16 августа 1941 г.). В соответствии с этим документом все командиры и политработники, сдавшиеся в плен, рассматривались как дезертиры. При поимке их надлежало расстреливать на месте перед строем. Их семьи подлежали аресту, а семьи попавших в плен солдат лишались государственной поддержки [49].

Отдельные военачальники шли еще дальше этого приказа. Так, в шифрограмме № 4976 командующего Ленинградским фронтом Г. К. Жукова (от 28 сентября 1941 г.) указывалось: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны» [50].

Советская пропаганда с первых дней войны формировала резко негативное отношение ко всем военнослужащим, оказавшимся в плену, невзирая на обстоятельства их пленения. Передовица газеты «Красная звезда» от 6 сентября 1941 г. оканчивалась такими словами: «Сдача в плен немецко-фашистским мерзавцам — позор перед народом, перед своими товарищами, своими женами, детьми, преступление перед родиной» [51].

Все это — вкупе с зачастую нечеловеческими условиями в немецких лагерях — отчасти объясняет тот факт, что внушительная часть военнослужащих РККА, попавших в плен, предпочла поступить на службу к немцам… Немецким вербовщикам из вермахта и спецслужб, а также их помощникам-коллаборационистам не составляло особого труда убедить многих в том, что добровольное присоединение «к борьбе против еврейского большевизма» является единственной альтернативой смерти.

Как уже отмечалось, первоначальные планы германского руководства в отношении советских военнопленных не предусматривали привлечения последних к борьбе с СССР. Более того, в приказах, касавшихся обращения с военнопленными, декларировалось, что «большевистский солдат» крайне опасен и коварен, он «утратил всякое право, чтобы с ним обращаться, как с честным солдатом», и т. д. В приказе ОКВ от 8 сентября 1941 г. говорилось, что применение оружия против советских военнопленных считается, «как правило, законным». Помимо этого, в середине июля 1941 г. было подписано соглашение между ОКВ и РСХА о необходимости с помощью эсэсовских команд выявлять «неприемлемые» в политическом и расовом отношении элементы среди военнопленных [52].

Впрочем, с первых же дней войны среди немецких военных и разведчиков начали проявляться настроения, оппозиционные вышеприведенным установкам. Так, в приказе командующего 47-м (XLVII) танковым корпусом Иоахима Лемельзена от 25 июня 1941 г. констатировалось: «Я обнаружил, что имеют место бессмысленные расстрелы как пленных, так и гражданских лиц. Русский солдат, который храбро сражался и взят в плен в форме, имеет право на пристойное обращение. Мы хотим освободить гражданское население от ига большевизма, и мы нуждаемся в рабочей силе… Эта инструкция ничего не меняет в отношении приказа фюрера об искоренении партизан и большевистских комиссаров» [53].

Колонна советских военнопленных направляется в германский тыл. Август 1941 г.

Барон Владимир Каульбарс на допросе в 1944 г. заявил, что в начале войны в «национальную русскую добровольческую армию… для борьбы против большевизма» можно было привлечь 80 % советских военнопленных [54].

В любом случае разведчики из абвера и СД с первых дней войны включились в работу по вербовке коллаборационистов в лагерях для военнопленных.

И. Дугас и Ф. Черон пишут, что в штатах лагерного персонала имелись офицеры абвера и некоторое время представители СД: «Между офицерами абвера и СД существовало определенное соперничество, но не всегда. Нередко эти два учреждения находились в остро враждебных отношениях» [55].

17 июля 1941 г. Гейдрих подписал оперативный приказ № 8, адресованный командам полиции безопасности и СД «Об отношении к советским военнопленным». Несмотря на то что основной объем документа посвящен механизму экзекуций над политически враждебными категориями советских военнопленных, глава РСХА также требует от своих подчиненных выделять среди русских, находящихся в лагерях, лиц, «заслуживающих доверия… которых поэтому можно будет использовать в операциях по восстановлению оккупированных областей». Здесь же говорится, что «заслуживающих доверия лиц следует вначале привлечь к работе по фильтрации и к исполнению других заданий руководства лагеря… Если они оказываются подходящими для операций по восстановлению в оккупированных областях, то следует отказывать ходатайству об их возвращении на родину только в том случае, если они представляют интерес для контрразведывательной службы». В приложении 2 к этому приказу специально оговаривается, что необходимо находить среди пленных элементы, заслуживающие доверия, «невзирая даже на то, что речь идет о коммунистах» [56].