Батя. Легенда спецназа ГРУ - Сергей Баленко Страница 7

Нет, мама не унизилась до банального скандала, ни слова не сказала в ответ на «дурацкие» обвинения, а методично и планомерно занималась с Мишей русским языком, пока он не стал первым призёром по району и третьим по Москве в художественном чтении. Ни злорадства над посрамлённым взболмошным противником, ни торжества собственной победы — ничего этого было не нужно семье; просто было удовлетворение от преодоления психологического барьера неполноценности. Как когда-то в детстве у Василия Васильевича, когда он боролся со своим заиканием.

Получилось так, что именно Миша, младший ребёнок, единственный сын, любивший всех, особенно сестёр, стал главной болью семьи. Погиб в Чечне.

Рос он болезненным ребёнком. У него и игры-то были в основном, «в доктора» — всех лечил. Но однажды, когда отец его взял на прыжки, он «заболел» небом, и уже в третьем классе сказал всем и себе: «Буду десантником!». Ему спокойно возражали, что его в десант не возьмут. Говорилось это даже не из благих воспитательных «подначек», а просто из унылой констатации его здоровья.

И Миша взялся за «строительство» самого себя. Тут сказалась папина наследственность: в старших классах он сам себе стал главным тренером. И каким тренером! Даже утренние пробежки по набережной «от моста до моста» методично удлинялись и убыстрялись, чтобы планомерно увеличивался счёт: ещё раз! И уехал после школы по давно намеченному адресу — в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. У Екатерины Михайловны до сих пор стоит в ушах его незабываемый счастливо-ликующий возглас: «Мама, приняли! Говорят, не только в десант — в космос отправлять можно!».

После окончания факультете Спецназа Миша служил на Дальнем Востоке. Однажды позвонил: «Папа, я уезжаю в Чечню. Только, пожалуйста, ничего не предпринимай».

«Хотя я бы не стал никуда звонить, — говорил Василий Васильевич в одном из интервью вскоре после трагедии. — Я понимаю, что, если я его не отпущу в Чечню, это плохо скажется на дальнейшей судьбе Миши, понимал, как к нему Чечни было элементарно: командир бригады на Дальнем Востоке — мой бывший подчинённый. Да и в ГРУ достаточно людей… Жена тоже всё понимала и не отговаривала сына. Она ведь всю жизнь со мной была во всех передрягах. Кроме Афганистана, конечно…

Миша попал в Чечню 18 января 1995 года, а погиб на следующий день… 20-го утром мне об этом сообщили. А я в это время в госпитале лежал, у меня было двустороннее воспаление лёгких. Даже когда было прощание с сыном в госпитале Бурденко, меня выпустили на час. Я ещё после этого полтора месяца там пролежал.

Тяжело, очень тяжело… Как именно погиб Миша, что там произошло, я не знаю».

У смерти причины разные, но результат один — беспощадный, необратимый. Хотя Миша был дважды женат, но детей не оставил. И снова фамилия Колесник, о чём так трогательно заботился незабываемый Семён Гордеевич, осталась без мужского продолжения.

Такое вот шекспировское драматическое напряжение переживала эта семья. Работая над материалами Книги Памяти о спецназовцах, погибших в Афганистане и Чечне, я много раз сталкивался с родительским отчаянием: «Зачем, зачем я отпустил (а) его на эту проклятую, никому не нужную войну? Надо было пойти на всё, но не пускать!».

Драматизм родительского отчаяния Колесников был сильнее, чем у тех, кому надо было «идти на всё». Василию Васильевичу достаточно было, как говорят, «мизинцем шевельнуть». Екатерине Михайловне была бы простительна «материнская истерика», подталкивающая мужа. Но это были бы уже другой Василий Васильевич и другая Екатерина Михайловна. Это уже не был бы «брат во кадетстве» с крепким моральным стержнем, не поступающийся честью офицера ни при каких обстоятельствах. Это уже была бы не жена боевого офицера, настроенная с ним на одну волну, для которой его офицерская честь, может быть, более свята, если можно так сказать, потому что жене приходится быть вдвойне бдительной, чтобы не бросить тень на неё даже ненароком.

Нашлись бы люди, которые «с пониманием» бы отнеслись к родительским «слабостям». И Миша бы остался жить. Найдутся и люди, которые будут подкладывать даже теоретический оправдательный фундвмент под «слабину», мол, человеческая жизнь дороже компромисса с совестью. И неподсудно бы это было миру. Но сколько раз в оставшейся жизни и Михаилу, и родителям пришлось бы опускать глаза при встрече с подобными сюжетами и — главное! — оправдывать их?!

В христианстве есть святые, пострадавшие за веру, не поддавшиеся на искус лёгкого решения трудной проблемы. Они в легендах, молитвах, апокрифах. Святость атеиста Василия Колесника не претендует на подвиг, предполагающий канонизацию; это просто суть совестливого человека, не способного преступить справедливость.

И глядели на меня в ту нашу встречу его глаза, словно с иконы, признающие и призывающие лишь высший суд нравственности: «Те, кто пишет, что генералы, мол, своих детей в Чечню не отправляют, сами уже точно не отправили бы, будь генералами. А ведь выступают судьями, поучают… Чему? Как терять достоинство?».

Лишь вот в таком мимолётном своеобразном откровении-исповеди можно было догадаться (только догадаться!) об истинном весе той тяжести, что носил в душе отец после гибели сына и что выражал кратко: «Тяжело, очень тяжело…».

Екатерина Михайловна, рассказывая о своём муже, как-то сказала: «Он был очень азартный, взрывной, увлекающийся. И в то же время — очень осторожный, предельно собранный, контролирующий каждое своё слово, каждое движение». Да ведь это противоположные чувства! — хочется удивлённо воскликнуть, услышав такую характеристику. Но поразмыслив, признаёшь, как точно она уловила полюса его характера, которые по законам диалектики, хотя и находятся в борьбе как противоположности, но составляют единое целое.

Каждая яркая личность отличается такими парадоксальными, на первый взгляд, контрастами. Сколько угодно примеров. Когда сочетаются в одном человеке высота духа, проблеск гения и низменная страсть, отточенный профессионализм и беспринципность и т. д. Сколько людей, столько и вариантов. Только у многих людей крайние полюса своего характера просто не явлены в силу незначительности: иные их приглушают сознательно внутренней боязнью выделиться, трусливо вжимаясь в некую «середину», в уютный безликий «центр». Недаром от этой «середины» слово «посредственность». В противоборстве полюсов не бывает центра. Недаром его давно называют «болотом», мёртвым застоем.

У Василия Васильевича удачно боролись эти два начала (азарт и осторожность), создавая цельный характер, возможно, идеальный для разведчика. Без азарта, без ослепительной озарённости мгновенного решения и его немедленного исполнения разведчик обречён. Но он ещё более обречён, если этому своему неуёмному механизму не поставит надёжные тормоза. С другой стороны, опять же будет обречён, если всю свою профессиональную жизнь проедет «на тормозах». Такая вот диалектика!

Профессиональная сторона жизни В. В. Колесника, как уже было отмечено, неотделима от всей его жизни в целом. И, наверное, не будет большим преувеличением сказать, что вся его военная судьба от суворовца до генерала есть хрестоматийный образец офицерского бытия. Причём — (подчеркнём особо) вся его служба от начала до конца проходила в самых профессиональных воинских подразделениях — частях специального назначения. Именно этому поколению «братьев во кадетстве» суждено было создавать советский Спецназ на основе партизанских действий во время Великой Отечественной войны.