Анна Керн - Владимир Сысоев Страница 7

Мадемуазель Бенуа, оказавшаяся умным и знающим педагогом, не только сумела завоевать уважение и любовь воспитанниц, но и в совершенстве обучить их французскому языку (русскому языку девочек учили только шесть недель во время вакаций, для этого приглашали студента Московского университета) и, самое главное, приохотить их к чтению и самостоятельному мышлению. «У нас была маленькая детская библиотека с m–me Genlis, Ducray–Duminil и другими, и мы в свободные часы и по воскресеньям постоянно читали. Любимые сочинения были: «Les veillees du chateau», «Les soirees de la chaumiere» (« Вечерние беседы в замке», «Вечера в хижине»). Встречая в читанном скабрезные места, мы оставались к ним безучастны, так как эти места были нам не понятны. Мы воспринимали из книг только то, что понятно сердцу, что окрыляло воображение, что согласовано было с нашею душевною чистотою, соответствовало нашей мечтательности и создавало в нашей игривой фантазии поэтические образы и представления. Грязное отскакивало от наших душ. Они всасывали в себя только светлую непорочную поэзию».

Сентиментальные английские и французские романы навевали в мечтах и фантазиях девочек поэтические образы, совершенно оторванные от действительности; они «считали себя достойными только принцев и мечтали выйти замуж за Нуму Помпилия или Телемака, а в случае неудачи за какого–нибудь из русских великих князей».

Довольно часто дети вместе со взрослыми ездили в гости к соседним помещикам и многочисленным родственникам, проживавшим в Новоторжском и Старицком уездах – к Львовым в Митино, к Бакуниным в Прямухино, к Полторацким в Грузины, Красное и Баховкино, а также в Малинники – имение мужа Прасковьи Александровны Вульф.

В конце 1810 года умерла бабушка нашей героини Анна Фёдоровна. После её смерти Иван Петрович Вульф с детьми и внуками некоторое время жил в Твери. В 1811 году художник О. А. Кипренский в доме Вульфа нарисовал карандашный портрет Ивана Петровича, который находится ныне в Тверской областной картинной галерее. Анна Петровна писала о дедушке в воспоминаниях: «Никто не слышал, чтобы он бранился, возвышал голос, и никто никогда не встречал на его умном лице другого выражения, кроме его обаятельной, доброй улыбки, так мастерски воспроизведённой (в 1811 г.) карандашом Кипренского на стоящем передо мною портрете. Этот портрет рисовался в Твери, и я стояла, облокотясь на стол, за которым сидел дедушка и смотрел на меня с любовью…»

В начале 1812 года Пётр Маркович решил перевезти жену с дочерью в Москву, но сначала отправил их на лето в небольшое владение Полторацких Кушниково, находившееся в Ста–рицком уезде Тверской губернии, и поместил в двух крестьянских избах, а когда началась война с Наполеоном, исколесив 12 губерний, в объезд оккупированной французами Москвы, через Владимир и Тамбов доставил, наконец, в Лубны.

О том, что представляла собой лубенская усадьба, строительство которой Пётр Маркович закончил в 1811 году, можно судить по описанию племянницы Керн Веры Павловны Полторацкой, сделанному в 1937 году:

«Родовая усадьба Полторацких в Лубнах располагалась на самом краю высокого обрыва, нисходящего к реке Суле. Крутые спуски здесь перемежаются с небольшими ровными полянами, заросшими деревьями и цветами. Два–три домика по склону не портят вида; наоборот, лишь оживляют ландшафт. В нём столько шири и, вместе с тем, уюта и ласковой, приветливой красоты… Дом был сложен из толстых полуаршинных бревен. (Через 120 лет после постройки при ударе молотком стены звенели, как железо. – В. С.) По преданию, дом [был] выстроен над сводами подвалов древнего казначейства. В первом этаже когда–то размещались обширные кладовые и кухня… Через крытую застеклённую веранду с узорчато вырезанными стенами проходим через боковые двери в уютную и тёплую горницу с низеньким потолком (над комнатой антресоли). И сразу овладевает чувство глубокого успокоения от ощущения незыблемой пряности этого родового дома, где каждый уголок такой привычный, родной и близкий. В нашей горнице, которая находится рядом с парадными покоями, очень высокими комнатами, когда–то ютилась девичья, где в тесноте десятки крепостных девушек вышивали на пяльцах и вязали кружева. А над средней частью дома – мезонин, выходящий широкими венецианскими окнами на Сулу и на сиреневую аллею… Дом Петра Марковича был в те времена, да, пожалуй, и теперь – лучший в городе. Тогда он носил название «Замка Полторацкого»… В этом доме протекали детские и девичьи годы родной тётки нашей Анны Петровны… С веранды нашего «замка», и особенно из окон мезонина раскрывается необъятный простор Засулья. Река Сула серебристой змейкой вьётся по ярко–зелёным лугам. За рекой группы деревень с зелёными куполами храмов и потемневшими от непогоды соломенными крышами хат… Был здесь когда–то большой фруктовый сад и дубовая роща. Ещё сохранилось от неё несколько древних дубов, современников Иеремии Вишневецкого, который когда–то владел всем краем… Да, хорошо здесь очень. А особенно хорошо было в старину, когда вокруг дома ещё красовалась сиреневая аллея – прямою линией от парадных дверей на улицу, или вернее – в тихий переулок, где и сейчас, через 120 лет, так пустынно. Была ещё и вторая аллея – вдоль обрыва, которая носила название «Любовная». Это была аллея из дубов – могучих и огромных, широко раскинувших во все стороны свои могучие ветви, каждая из которых была подобна дереву. Они были увенчаны густыми вечно зелёными кронами. Всегда здесь бывало сумрачно, и эта противоположность – сумеречного полусвета с ярким сиянием дня на открытом краю обрыва – была чарующе прекрасна. Нужно ли говорить, скольких романов свидетелем была эта аллея?..» [8]

Когда в конце августа 1852 года император Николай Павлович, проездом в Крым решивший поучаствовать в смотре войск в Чугуеве, остановился в Лубнах, то для отдыха ему отвели комнаты именно в доме Полторацкого, что ещё раз подтверждает, что это строение было – и ещё долго оставалось – лучшим в городе. «Высокий путешественник остался доволен благоустройством города, любовался живописной панорамой засульской дали, открывавшейся из окон отведённого ему помещения в доме Полторацкого, и выразил желание иметь виды Лубен».

Дом Полторацких простоял до лета 1942 года, когда во время фашистской оккупации был разобран по приказу гебитскомиссара Фалцрафа, пожелавшего на этом месте устроить плацпарад (место для смотров и строевых занятий).

«Тут я прожила до замужества, – вспоминала А. П. Керн, – уча меньшого брата и сестёр, танцуя (и совершенствуясь в игре на фортепиано. – В. С.), читая, участвуя в домашних спектаклях, подобно тому, как в детстве в Бернове, где m–lle Benoit заставляла нас разыгрывать комедии детские, петь романсы…

Батюшка продолжал быть со мною строг, и я девушкой так же его боялась, как и в детстве. Если мне случалось танцевать с кем–нибудь два раза, то он жестоко бранил маменьку, зачем она допускала это, и мне было горько, и я плакала. Ни один бал не проходил, чтобы мне батюшка не сделал сцены или на бале, или после бала. Я была в ужасе от него и не смела подумать противоречить ему даже мысленно».

В Лубнах стоял 37–й егерский полк, и все его офицеры были поклонниками Анны Полторацкой. Она беспечно кружила им головы, мечтая при этом о возвышенной, взаимной и страстной любви до гроба. Но когда сам командир 15–й пехотной дивизии, в состав которой входил этот полк, 52–летний боевой генерал, кавалер многих орденов Ермолай Фёдорович Керн также начал ухаживать за молодой девушкой, Пётр Маркович отдал ему явное предпочтение и стал отказывать всем прочим соискателям руки его дочери. Анна была в отчаянии – старый служака никак не соответствовал её девичьим мечтам; но с детства панически боявшаяся отца, она даже в мыслях не могла ему перечить. Вскоре генерал посватался и, сделавшись женихом, поселился в доме Полторацких.