Правда о Первой Мировой войне - Бэзил Генри Лиддел Гарт Страница 7

В оправдание кайзера необходимо сказать, что в это время у него были некоторые причины для личной неприязни к Британии, хотя неприязнь эта родилась, главным образом, вследствие его постоянной привычки приходить к цели посредством угроз. Его импульсивный натиск нашел отпор в Джоне Фишере, только что назначенном морским министром, который все время говорил о «превентивной войне» и откровенно высказывался, что, если Германия не ограничит свое морское развитие, флот ее будет уничтожен по методам Нельсона.

Эти дикие утверждения производили, естественно, большое впечатление в Берлине – но куда меньшее впечатление в Лондоне. Участие короля Эдуарда VII как причины трений было скорее личным, чем политическим. Немножко больше терпимости к «шалостям» племянника, и отношения были бы смягчены. Лорд Ленсдоун сообщает, что «кайзер говорит и пишет о своем брате-короле в выражениях, которые заставляют краснеть».

Эта личная антипатия и взаимные уколы, имевшие небольшое значение для Британии, где король был конституционным правителем и обладал чувством юмора, производили более сильное впечатление на германском побережье Северного моря, где монарх мог решающе влиять на политику и не понимал шуток. Подстрекание кайзера к дальнейшим, вносившим раздор интригам и угрозам находило определенный отголосок и в Англии, где даже новое либеральное правительство Кэмпбеллла-Беннермана не могло не замечать их – и против своей воли крепче прижималось к Франции.

Правительство отказалось заключить формальный союз Британии с Францией, но все же выразило надежду, что общественное мнение Британии одобрит интервенцию, если Франции будет угрожать опасность. А когда французы логично возразили, что раз методы применения помощи заранее не продуманы, то случайная помощь может оказаться бесполезной, Кэмпбелл-Беннерман одобрил дискуссию и соглашения на этот счет обоих генеральных штабов. Хотя дискуссия эта и не имела никакого значения для принятия решений на случай войны, она должна была сильно повлиять на ведение самой войны. Знаменательно также, что в 1905 году новый германский план войны учитывал появление английской экспедиционной армии в 100 000 человек (т. е. как раз столько, сколько просили французы) и считался с ее действиями на стороне Франции.

Потерпев неудачу с планом втянуть Францию вместе с Россией в группировку против Британии, кайзер вернулся к мысли действовать против Франции в Марокко. Однако он решил, что с чисто военной точки зрения обстановка для этого неблагоприятна, а необходимыми предпосылками для интриг против Франции являются союз с Турцией, «который в самых широких размерах отдает силы магометан в его распоряжение», и надежная обстановка внутри Германии (спокойствие внутри самой страны). Этот яркий пример неуравновешенности мышления кайзера запечатлен в его письме от 31 декабря к Бюлову. Письмо это заканчивается следующими словами:

«Раньше расстреляй социалистов, подави их, сделай их бессильными, если нужно, кровавой баней, а затем – война за границей! Но не раньше, и без поспешности».

Однако ближайшая перемена в обстановке Европы не только не усилила Германии, но даже ее ослабила, уменьшив влияние кайзера в России, проводимое им через царя. Перемена произошла самая невероятная: новое британское правительство сблизилось, казалось, с непримиримым врагом – деспотической Россией. Либеральное правительство, подстрекаемое отчасти своим пацифизмом, отчасти – естественной реакцией на угрозы Германии, продолжало работу, начатую Ленсдоуном, стремясь уничтожить традиционные источники трений с Россией.

В 1907 году удалось соглашением урегулировать спорные вопросы и общие интересы [11]. Хотя соглашение это не носило окончательного характера, все же оно облегчало путь к взаимным выступлениям в Европе. Британия не была связана ни с Францией, ни с Россией какими-либо формальными договорами; она связывалась с ними узами лояльности и отныне не могла больше плутовать в дипломатической игре против них, ибо это было бы уже нечестным. Таким образом, возможность ее прежнего независимого влияния в случае кризиса была упущена.

Дилемма эта была понята и правильно оценена секретарем министерства иностранных дел сэром Эдуардом Грэем в меморандуме от 20 февраля 1906 года:

«Я думаю, во всех странах создастся общее впечатление, что мы поступили скверно и покинули Францию в беде. Соединенные Штаты будут презирать нас, Россия не будет считать нужным заключить с нами дружеское соглашение по азиатскому вопросу, Япония будет готовиться вступить в союз с кем-либо другим. Мы останемся без друзей и не сможем их иметь, а Германия с радостью использует эту обстановку во вред нам… С другой стороны, перспектива европейской войны и нашего участия в ней ужасна».

С тех пор великие державы, хотя и неофициально, оказались разделенными на две соперничавших группы. В течение нескольких последующих лет Германия, приведшая своей агрессивной грубой политикой к созданию этой любопытно подобравшейся противоестественной группировки, помогала ее укреплению (а Германии в этом отношении помогала и Австрия). Это напоминало, как из рыхлого снега можно скатать твердый комок, постепенно сжимая его в кулаке. Германии суждено было впоследствии пострадать от творения своих же рук.

Присоединение Британии к новой группировке ослабило старую, сделав Италию малонадежным партнером. Поэтому Германия была вынуждена крепче держаться за своего второго партнера – Австрию, которой она прежде руководила. Если Германия хотела войны, то создавшиеся группировки были для нее выгодны, но если она желала мира, то сама создала себе помеху в этом.

Новая группировка Европы не давала старого равновесия сил, а являлась скорее барьером между этими силами. Более того, барьер этот был начинен взрывчатыми веществами. Различные страны, подгоняемые теперь скорее страхом, нежели честолюбием, поспешно увеличивали свои вооружения. Неблагоприятным обстоятельством было и то, что опасение внезапного взрыва заставило – по крайней мере, монархические страны – предоставить военным стражам этих вооружений слишком большую самостоятельность ими распоряжаться. Задолго до июля 1914 года страх заслонил разум.

Первая искра была выбита на Балканах в 1908 году. Революцией в Турции воспользовались, с одной стороны, Болгария, чтобы сбросить сюзеренитет Турции, а с другой – Австрия, чтобы аннексировать Боснию и Герцеговину, которыми она управляла с 1879 года [12]. Аннексия эта обсуждалась австрийским и русским министрами иностранных дел – Эренталем и Извольским. Извольский согласился поддержать аннексию при условии, если Австрия взамен поддержит требование России открыть Дарданеллы. Но прежде чем Извольский успел позондировать на этот счет Францию и Британию, Австрия объявила об аннексии. Италия восприняла это как оскорбление, а Сербия – как угрозу. В России эффект этого объявления был усугублен настойчивым требованием германского посла признать действия Австрии правильными; посол угрожал объединенным выступлением Австрии и Германии.