Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида - Эмилия Руэте Страница 7

Моя сестра Хадуджи чрезвычайно любила общество гостей, поэтому Бет-иль-Ваторо часто был больше всего похож на голубятню. Редко выпадал хотя бы один день за неделю, когда этот дом не был полон посетителей с шести часов утра до двенадцати ночи. Гостей, которые приходили в шесть утра и собирались остаться на весь день, встречали слуги, которые проводили их в специальные комнаты, где гости ждали до восьми или девяти часов, пока их не принимала хозяйка дома. Время между своим приходом и официальным приемом эти дамы-гостьи использовали, наверстывая упущенные часы сна в уже упомянутой комнате.

Хотя я и Маджид были очень привязаны друг к другу, я была не в состоянии так же полюбить Хадуджи. Властная и любившая находить недостатки у других, она сильно отличалась характером от своего брата, и не одна я замечала их несходство: каждый, кто был знаком с обоими, прекрасно чувствовал, кто из двоих более приветлив и любезен. Она имела склонность держаться с незнакомыми людьми очень холодно, даже оскорбительно для них и этим приобретала себе врагов вместо друзей. Все новое или иностранное внушало ей сильное отвращение. Несмотря на свое прославленное гостеприимство, она чувствовала себя очень неудобно, если какая-нибудь европейская дама просила доложить ей о себе, хотя этот визит продолжался бы полчаса или, самое больше, три четверти часа. Я должна признать, что она была хорошей, умной хозяйкой дома и едва ли оставалась без дела хотя бы на мгновение; если у нее оказывалось сколько-нибудь свободного времени, она начинала шить или вышивать одежду для младших детей своих рабов так же старательно, как в другое время работала над рубахами моего брата Маджида. Я помню, трое из этих детей были очаровательные маленькие мальчики, отец которых служил у нас архитектором. Они были на несколько лет моложе меня, но, поскольку у меня не было товарищей-ровесников, они стали моими постоянными товарищами в играх до тех пор, пока я, наконец, не познакомилась с моими остальными братьями и сестрами из Бет-иль-Сахеля.

Неуступчивый привратник. – Обаяние Холе. – Веранда в Бет-иль-Сахеле. – Жизнь во дворе. – Мясная лавка, кухня и кладовая вне дома. – Любовь арабов к своим лошадям. – Общественные различия за столом. – Почему Бет-иль-Сахелъ был предпочтительнее, чем Бет-иль-Мтони. – Расовая ненависть черкешенок и абиссинок друг к другу. – Куршит. – Принудительное обучение.

Наконец наступил тот день, о котором я так горячо и страстно мечтала, – день, который я должна была весь полностью провести в Бет-иль-Сахеле, куда меня обещали отвести моя мать и Хадуджи. В пятницу – мусульманское воскресенье – мы вышли из нашего дома очень рано утром, должно быть в пять или шесть часов. Нам не нужно было далеко идти, потому что до места назначения было чуть больше ста шагов. Верный, но невыносимо придирчивый старый привратник поприветствовал нас всего лишь вежливым «добро пожаловать» и пожаловался, что уже целый час простоял без отдыха на своих старых слабых ногах, отвечая посетительницам. Это был раб-нубиец, принадлежавший моему отцу, и его борода поседела на почетной службе. Я намеренно говорю «борода»: мужчины-арабы имеют привычку брить себе голову. Мой отец чувствовал к нему большую привязанность, особенно с тех пор, как этот слуга однажды спас его от поспешного поступка, о котором отец мог бы сожалеть всю жизнь, – выбил у него из руки меч, которым отец собирался ударить человека, вызвавшего его гнев. Но мы, маленькие дети, не уважали добродетели старика и, когда нам была охота озорничать и проказничать, часто позволяли себе очень скверные шутки с этим пожилым и достойным служителем. Больше всего мы любили уносить его ключи, и я думаю, что в Бет-иль-Сахеле не было ни одной комнаты, где бы они не лежали хотя бы раз, спрятанные от него. Кажется, один из моих маленьких братьев имел особый дар прятать эти ключи в таких местах, о которых не подозревали даже мы, заговорщики.

Поднявшись с первого этажа на второй, мы обнаружили, что все женщины в доме были уже на ногах и заняты делами, только особенно набожные еще читали утренние молитвы и потому были невидимы для внешнего мира. Никому не пришло бы на ум побеспокоить мусульманина или мусульманку во время молитвы – никому, даже если бы дом загорелся.

В тот раз наш отец был одним из этих благочестивых богомольцев, и поэтому мы должны были ждать, когда он закончит свои молитвы. Время нашего посещения специально было выбрано так, чтобы он находился в Бет-иль-Сахеле, и, по правде говоря, необычное скопление народа было вызвано именно присутствием султана. Не нужно думать, что собравшиеся там дамы все были нашими подругами или знакомыми. Наоборот, некоторых мы совсем не знали. Большинство незнакомок приехали из Омана, нашей предполагаемой родины, чтобы попросить у моего отца материальной помощи, в которой он, правду говоря, редко отказывал. Наша прародина так же бедна, как наши тамошние родственники, и наше собственное процветание по-настоящему началось, когда мой отец захватил богатый остров Занзибар.

В общем случае закон запрещает женщине лично разговаривать о чем бы то ни было с посторонним мужчиной, но делает два исключения – для государя и для судьи. И вот, поскольку многие тысячи женщин совершенно не умеют писать, а потому не могут прислать свое прошение в письменном виде, таким нуждающимся женщинам остается лишь одно – прийти самой, даже если для этого нужно совершить маленькую поездку из Азии в Африку. В любом случае мой отец одаривал приходивших к нему просительниц соответственно их званию и положению в обществе, не беспокоя несчастных женщин множеством вопросов, как обычно делают в Европе. Предполагалось, что никто не придет просить помощь у других людей, как милостыню, просто ради забавы, и, смею сказать, это утверждение можно часто считать верным и в Германии.

Мои братья и сестры – и те, с кем я уже была знакома, и те, с кем не была, – все приветствовали меня очень сердечно, и сердечнее всех это сделала несравненная, навсегда дорогая для меня Холе. До этого времени вся любовь моего сердца была отдана моей милой матери, но теперь я стала поклоняться и этому светлому ангелу. Холе скоро стала для меня идеалом. Она вызывала у других огромное восхищение и была любимой дочерью Сеида Саида. Любой, кто судил о ней без пристрастия и без зависти, был вынужден признать ее необыкновенную красоту, а где найти человека, который был бы совершенно бесчувственным к очарованию красоты? По крайней мере, в Бет-иль-Сахеле не было таких мизантропов. Эта моя сестра не имела себе равных в нашей семье, можно сказать, что ее красота вошла в поговорку. Хотя прекрасные глаза на Востоке вовсе не редкость – о чем, должно быть, знают все, – ее неизменно называли Утренней Звездой. Как-то раз один арабский вождь из Омана нанес себе рану из-за того, что слишком подпал под ее очарование. Во время военной игры, когда перед нашим домом было разыграно сражение, этот вождь увидел ее в окне и был так околдован ее красотой, что забыл обо всех и всем вокруг; поглощенный своей любовью, он вонзил кончик копья себе же в ногу и не замечал крови и не чувствовал боли, пока один из моих братьев не разбудил его от этого сладкого сна.

Бет-иль-Сахель, можно сказать, намного меньше, чем Бет-иль-Мтони, но тоже расположен у самого моря. В этом дворце есть нечто улыбчивое и приятное, что отражается на его жителях. Из всех жилых комнат Бет-иль-Сахеля открывается великолепный вид на воду и суда. Как хорошо я помню одну очаровательную сцену! Двери жилых комнат, которые все находятся в верхнем этаже, открываются на длинную широкую веранду, самую великолепную, которую я когда-либо видела. Эта веранда имеет крышу, которую поддерживают столбы, доходящие до земли, а вокруг всей веранды стоит балюстрада. Там было расставлено много стульев и висели цветные лампы, из-за которых по ночам дом казался волшебной страной. Через балюстраду можно было смотреть вниз, на двор, – самое шумное и полное движения место, какое можно себе представить, – который был связан с верхним этажом двумя широкими лестницами. Там весь день и всю ночь сновали то вниз, то вверх, то вверх, то вниз, и часто у подножия или у вершины лестниц роилась такая толпа, что до ступеней было трудно добраться.