Писатели и советские вожди - Борис Фрезинский Страница 7

Наиболее трагичной в этом смысле была судьба А. А. Блока, преступный отказ в выезде которому привел к его гибели. Это решение все же не было чистым самодурством, и своя, равнодушная, логика у сторонников отказа была. Ожесточение Гражданской войны еще не остыло, и реакция на антибольшевистские публикации в эмигрантской печати уехавших из Советской России литераторов, их статьи, содержавшие резкие оскорбления в адрес не только режима в целом, но и в персональные адреса его лидеров, была возмущенной. Получалось так, что писатели, отпущенные за границу, вырвавшись на свободу, по существу, забывали своих, еще не получивших такого разрешения, коллег, закрывая им путь за границу Л. Д. Троцкий, представивший в Политбюро просьбу об отъезде Ф. К. Сологуба, открыто написал ему об этом (на языке эпохи): «Мне незачем прибавлять, что то или другое Ваше содействие походу мировых эксплуататоров против трудовой республики чрезвычайно затруднило бы возможность выезда для многих других граждан» [40].

Документальная хроника 1921 г., касающаяся разрешения на выезд Блока за границу, выглядит как бюрократический триллер. 28 июня в записке в ЦК РКП(б) начальник Иностранного отдела ВЧК, ссылаясь на кампанию против Советской России, развязанную Бальмонтом, Куприным, Буниным, не считает дальше возможным удовлетворять ходатайства об отъезде. 30 июня секретарь ЦК и кандидат в члены Политбюро Молотов сообщает в Иноотдел ВЧК, что ЦК будет вносить в Оргбюро ходатайства об отъезде за границу, только когда ВЧК находит это нужным. 2 июля управделами Совнаркома Н. П. Горбунов представляет в ЦК пятистраничное дело о выдаче разрешения на поездку Блока, прося заключения, без которого ВЧК отказывается высказать свое мнение. 8 июля наркомпрос Луначарский, пытаясь привлечь наркоминдела Чичерина на свою сторону, пишет ему, что «общее положение писателей в России чрезвычайно тяжелое», и, в частности, что «особенно трагично повернулось дело с Александром Блоком». «Я предпринял все зависящие от меня шаги, — продолжает Луначарский, — как в смысле разрешения Блоку отпуска за границу, так и в смысле его устройства в сколько-нибудь удовлетворительных условиях здесь». Все эти попытки кончились ничем, и Луначарский в отчаянии заявляет: «Моей вины тут нет потому, что я никогда не отказывал ни на одно ходатайство, как Блока, так и других писателей того же типа, поддерживал всячески их просьбы, но со стороны Петроградских продовольственных и советских учреждений равно как и со стороны Особого отдела я наталкивался либо на прямой отказ, либо на систематическое неисполнение принимаемых на себя обязательств (например, с академическим пайком). Между тем перед общественным мнением России и Европы я являюсь в первую голову ответственным за подобные явления. Поэтому я еще раз в самой энергичной форме протестую против невнимательного отношения ведомств к нуждам крупнейших русских писателей и с той же энергией ходатайствую о немедленном разрешении Блоку выехать в Финляндию для лечения» [41].

11 июля Луначарский пишет в ЦК, отправив копию Ленину, настаивая, как и Горький, на необходимости отпустить Блока в Финляндию, и просит ЦК повлиять на Менжинского, который в тот же день напоминал ЦК, что за Бальмонта тоже ручались Луначарский и Бухарин, а потому Блока отпускать нельзя, надо ему улучшить жизнь здесь. Наконец, 12 июля пять членов Политбюро обсудили ходатайство Луначарского и Горького о разрешении Блоку уехать (Троцкий и Каменев голосовали «за», Ленин, Зиновьев и Молотов — «против»). В итоге ходатайство было отклонено. После этого Горький пишет письмо Ленину, что Блок умирает и что последнее постановление Политбюро — выражение странной, подозрительной политики. 16 июля Луначарский пишет в ЦК (отправив копию Ленину), высказывая свое возмущение постановлением Политбюро. После всего этого Каменев в письме Молотову сообщает, что на заседании Политбюро за то, чтоб Блока отпустить, голосовали двое, но теперь Ленин изменил свою позицию о поездке Блока и надо пересмотреть вопрос. В итоге всех итогов 23 июля Политбюро переголосовало: «за» — Троцкий, Каменев, Ленин, «против» — Зиновьев, воздержался Молотов. Блока отпустили. Реализовать это должны были в Петрограде, то есть все тот же Зиновьев. Очевидно, что резкие ходатайства перед Лениным Луначарского и Горького позволили Каменеву уговорить Ленина и решить вопрос положительно. К сожалению, было потрачено слишком много времени. Оперативных мер для реализации положительного решения Политбюро в Петрограде не приняли, и 7 августа Блок умер [42].

Вот еще два сюжета.

1. Тяжкая морока Федора Сологуба

В 1919–1921 гг. просьбы разрешить временный выезд за границу ему и его жене писательнице Ан. Чеботаревской Федор Сологуб подавал неоднократно. Первый документ, связанный с этим, таков:

Постановление Политбюро ЦК РКП(б)

о ходатайстве Ф. К. Сологуба о выезде за границу

20 декабря 1919 г.

п. 14. Переданное т. Троцким ходатайство Сологуба о разрешении ему выехать за границу. Отклонить. Поручить комиссии по улучшению условий жизни ученых включить в состав обслуживаемых ею крупных поэтов и литераторов, в том числе Бальмонта и Сологуба [43].

В 1920-м Сологуб продолжает свои попытки; 26 февраля он пишет В. И. Ленину, сообщая ему, что обращения к Луначарскому и Троцкому ничего не дали, просит председателя Совета народных комиссаров разрешить выехать с женой «для лечения и устройства литературных дел» [44]. Ответа снова нет. Следующее обращение — к Каменеву:

Ф. К. Сологуб — Л. Б. Каменеву.

Петроград. В.о. 10 линия 5, кв.1.

6 мая 1920 г.

Многоуважаемый Лев Борисович,

Решаюсь обратиться к Вам, как к человеку, близко стоящему к делу литературы и, вследствие этого, к психике писателя. Уже неоднократно я обращался к лично мне известным Народным комиссарам Луначарскому и Троцкому с просьбой дать мне разрешение на поездку за границу; этого настоятельно требует совершенно расстроенное условиями петербургской жизни здоровье мое и моей жены, Анастасии Ник. Чеботаревской, а также полная невозможность существовать здесь на сдельный заработок переводчика. За последние три года я, несмотря на наличие законченных произведений, не имел возможности ничего печатать и должен был заниматься исключительно переводами, чтобы еле-еле влачить самое убогое существование, между тем как за границей находятся издатели, желающие печатать мои книги на русском языке и в переводах. Согласитесь, что такое положение дел совершенно ненормально и надо наконец прямо поставить вопрос, нужна ли сейчас России литература, нужны ли поэты, и если нет, честно признать это (может быть, и вправду не до литературы!), и тогда не препятствовать писателям временно выезжать за границу для устройства своих литературных дел. Повторяю то, что я уже не раз писал в своих о ходатайствах: я очень люблю Россию, и даже временная разлука с нею для меня тяжела; я не политик и не публицист и никакою активной политикой никогда не занимался; я смотрю на явления и на людей, как поэт и беллетрист, подходя к ним, конечно, не с классовым, а только с художественным критериумом. В прошлом моем и моей жены было оказано достаточно много услуг делу освобождения России, достаточно для того, чтобы люди, имеющие глаза, уши и не затемненный разум, могли дать себе отчет в наших политических симпатиях; кроме того, ответ на подобные вопросы я дал в двадцати томах своих сочинений, а мой долг народу уплатил 25-летним служением в качестве народного учителя. В настоящее время я лишен даже грошовой учительской пенсии, потерял мою страховку на дожитие, неоднократно был выселяем с квартиры и с арендуемой мною дачи под Костромою, куда мы с женой вложили наш личный труд и трудовые деньги. Я болен, но все-таки должен ежедневно гнуть спину над переводами, чтоб заработать то на фунт сахару, то на фунт масла, которые приходится покупать по фантастическим ценам вольного рынка.