Виктор Лягин. Подвиг разведчика - Александр Бондаренко Страница 7

С 1915 года обстановка в Брянске, как и по всей России, становилась все хуже и хуже. В город волна за волной прибывали беженцы из прифронтовых областей. В результате уничтожения кадровой армии в первый же год сражений — рассчитывая на «малую победоносную войну», российское руководство бросило на фронт буквально все имевшиеся воинские части, вплоть до гвардии, — в войска стали призывать запасников, которые чем дольше шла война, тем сильнее не хотели воевать. Дезертирство с фронта нарастало, принимая массовый характер: вооруженные беглецы объединялись в банды, грабили лавки и зажиточные дома, а то и просто прохожих на пустынных ночных улицах. Взлетели цены на хлеб, начались перебои с солью и керосином; рабочие в Брянске бастовали, забастовки подавлялись достаточно жестко… Как-то незаметно прошел февраль с его «судьбоносными событиями», а потом, в октябре 1917 года, власть тихо и спокойно перешла к большевикам — никто ничего не штурмовал, никаких «революционных боев» на улицах уездного города не было. Не дошла до Брянска — и, соответственно, до станции Сельцо — и последующая Гражданская война, опалившая своим огнем лишь южные окраины Брянщины.

Наверное, самым ярким из событий того времени стал приход на станцию Сельцо для ремонта бронепоезда, которым командовал Георгий Александрович Александров, член партии большевиков с 1915 года (разумеется, об этом Виктор узнал гораздо позже). Яркое это событие произошло в начале Гражданской войны. И так получилось, что сын начальника станции стал на бронепоезде своим человеком — причем без всякой отцовской протекции. Когда ему вздумается, он мог невозбранно лазать по паровозу и бронеплощадкам, сидеть в бронированных вагонах и, что самое главное, крутить колесики орудий — «по науке» это называется «маховик поворотного механизма», — от чего их стволы ходили вверх-вниз и вправо-влево, а также нажимать на гашетку незаряженного пулемета и кричать «ду-ду-ду-ду!», изображая стрельбу. Впрочем, стоянка эта была недолгой — мастерских для серьезного ремонта на станции не было, значит, такового и не требовалось, так что несколько дней спустя бронепаровоз окутался белым паром, медленно, с трудом, закрутил своими огромными, в человеческий рост, красными колесами, дал длинный прощальный гудок; красноармейцы, стоявшие на платформах, что-то кричали и махали кому-то руками — а потом, быстро набирая ход, бронепоезд потащил свои пушки и пулеметы в южную сторону, туда, где шла война…

Вместе с экипажем бронепоезда уехала и Анна Лягина, которая вышла замуж за Георгия Александрова, его командира. Понятно, что именно благодаря сестре Виктор и оказался «своим человеком» в поездной команде. Вскоре Анна станет комиссаром этой воинской части — иначе как ей было находиться на бронепоезде? Жены должны мужей по домам ждать.

Вот, пожалуй, и всё, что нам удалось «раскопать» о юных годах нашего героя — свидетели тех лет давно уже ушли. Проанализировав вышеописанное, можно утверждать, что — по тогдашним меркам, разумеется, — детство у Виктора Лягина было вполне благополучное. Война прошла где-то рядом, осталась, без сомнения, в памяти, однако по-настоящему его не коснулась…

А теперь обратимся к семье Александровых.

После разгрома барона Врангеля и изгнания белых войск из Крыма Георгий Александрович некоторое время служил в Запорожье, но вскоре демобилизовался и в 1922 году, вместе с женой и новорожденным сыном Юрой, решил вернуться в родной Петроград. По пути супруги заехали в Сельцо, и там, на семейном совете, было принято решение всем Лягиным перебираться в Питер — возможно, по той причине, что «бывшим» гораздо проще было затеряться в большом городе, нежели оставаться на все той же станции, где тебя каждая собака знает и все по привычке именуют тебя «господином начальником». Не исключалось, что к Лягину-старшему в любой момент могли зайти незваные строгие гости с вопросом: «А кем вы были при прежнем режиме?» — будто они сами того не знали. Массовые репрессии против «бывших» пока еще не начались, но люди сведущие могли что-то знать или по крайней мере чувствовать…

Поначалу вместе с Александровыми в город на Неве отправили Виктора. Георгий Александрович с домочадцами возвратился в квартиру своих родителей на Спасскую улицу (через год ее переименуют в улицу Рылеева), дом 6 — неподалеку от Спасо-Преображенского всей гвардии собора и Литейного проспекта. В те времена эти места центром города не считались, но и тогда район был весьма престижным, обжитым и уютным; недавно еще здесь, совсем неподалеку, размещались самые блистательные полки императорской гвардии — лейб-гвардии Преображенский и Кавалергардский, рядом был огромный Таврический сад, да и до берега Невы рукой подать.

Итак, Виктор Лягин стал петроградцем-ленинградцем (город переименуют в январе 1924 года), и здесь, в Ленинграде, пройдет большая часть его короткой и яркой жизни. (Хотя справедливости ради уточним, что на обложке полученного им в 1928 году удостоверения об окончании школы-девятилетки он значится как «гражданин Орловской губернии». Это же надо было такое придумать!)

Здесь, пока еще в Петрограде, у Виктора началась совсем иная жизнь — во всех абсолютно отношениях. Конечно, главным делом для четырнадцатилетнего подростка считалась учеба, но можно понять, как тяжело пришлось парнишке, сменившему вдруг провинциальную школу на столичную. По своему духу, по уровню, по самосознанию граждан Питер тогда еще оставался столицей, и уровень образования был соответствующий, столичный, фундамент его закладывался в знаменитых петербуржских гимназиях. Лягин был принят в 104-ю единую трудовую школу, что находилась на улице Моисеенко (бывшая Большая Болотная), дом 2а, и от его дома идти туда было неблизко. Было ему тогда 13 лет, а зачислили его в 4-й класс — то есть по современным понятиям он оказался явным переростком. Но в ту пору подобных ребят, которым революция и война на несколько лет «подарили» вынужденные каникулы, было немало, никто этому не удивлялся, и на великовозрастных младшеклассников не косились и пальцем не показывали.

Ну что ж, пришлось сжать зубы, не жалеть времени, выказывать по-настоящему мужской характер — быть каким-то недотепой-недоучкой, посмешищем для класса не хотелось. И ведь сумел справиться! Виктор не только быстро догнал товарищей в учебе, но вскоре даже смог обойти их по уровню знаний. Сказались, очевидно, такие черты, присущие «лягинской породе», как настойчивость, упорство, дисциплинированность, высокая требовательность к самому себе — без той оглядки на окружающих, которая позволяет «ослаблять вожжи». Люди, знавшие Виктора Лягина, вспоминали, что его отличала аккуратность, он выглядел всегда очень опрятно и притом был человеком активным и инициативным, с выраженными качествами лидера.

Но тут кто-либо недоверчивый вполне может возразить, что, конечно, про героя все будут вспоминать и рассказывать только самое хорошее — тем более что опровергнуть сказанное уже нельзя. Действительно, опровергнуть нельзя, но зато подтвердить можно. Уже в 1923 году Виктор Лягин вступил в ряды РКСМ — Российского коммунистического союза молодежи, что свидетельствует о его большом авторитете в классе. Комсомол в те времена не был так заформализирован, как это оказалось впоследствии, туда действительно принимали лучших, настоящих «борцов за светлое будущее человечества», и одноклассники, решая, давать или не давать своему товарищу рекомендацию для приема, проявляли самую бескомпромиссную принципиальность. Вскоре Виктор возглавил комсомольскую организацию школы — значит, даже у непростых питерских школьников этот парнишка со станции Сельцо завоевал громадное уважение. Хотя известно, что в коллективах — особенно детских — чужаков не очень-то жалуют и принимают далеко не сразу. Можно понять и то, что Виктор обладал достаточно высокой культурой: несмотря на свое название, Литейная часть Петербурга [7] рабочей окраиной отнюдь не являлась, и человек здесь ценился не только за то, что был, как говорится, «своим в доску». Лягин очень любил читать, читал он много и постоянно. Кто-то умный сказал, что интеллигентного человека отличает потребность в повседневном чтении — и это качество было присуще Виктору в полной мере, причем его литературные пристрастия оказались достаточно широки. Еще он любил музыку, живопись… Про спорт и говорить не приходится — в те времена ребята поголовно увлекались спортом, и не спортсмен вряд ли мог стать для товарищей настоящим авторитетом, а уж тем более — выйти в лидеры.