Павел Первый - Анри Труайя Страница 7

В августе 1765 года Павел, несмотря на то что не умел еще танцевать, вышел и открыл бал с молодой и красивой Анной Воронцовой. Затем, разгорячившись и развеселившись, он вытанцовывает минует с Анной Шереметевой и продолжает приглашать по очереди всех фрейлин императрицы. Никто и не посмел отказать ему пройтись с ним под музыку. Позже он признается Порошину, что влюбился в одну из этих «красоток», но не захотел назвать ее имени, чтобы не скомпрометировать девушку, и довольствовался лишь тем, что начертил пальцем инициалы своей избранницы на стекле, запотевшем от его дыхания. В пылу отваги он даже набрался смелости за обедом взять с вазы грушу и предложить ее своей соседке по столу. Последующие дни проходили в случайных встречах, развлечениях придворного общества и балах-маскарадах. Царевичу так понравилось в компании молодых девушек, что он начал становиться франтом. Порошин обратил особое внимание, что великий князь настойчиво просит во время своего утреннего туалета «на каждой стороне класть по семи буколь, а преж сего обыкновенно только по одной букле». Тот же Порошин отмечает, что «любовь творит чудеса» с его подопечным, потому что «чулки раза два или три ныне в день приказывает перевязывать, чтобы были глаже». От признания к признанию, доверительно сообщая о своих делах, Павел убеждал своего наставника, что влюбился «навсегда». Он даже намекал, что речь идет о Вере Чоглоковой и что во время полонеза прошептал ей на ушко: «Теперь, если б пристойно было, то я поцеловал бы вашу руку!» Но, увы, «сердце этой девушки было отдано другому»! Когда же она призналась ему в этом, он был сильно уязвлен. Разве может он, наследник трона, иметь какого-то соперника? Он тут же потребовал у девушки назвать имя того, кто посмел стать предметом ее мечтаний. Но девушка отказалась раскрыть свою тайну, что только еще больше обозлило Павла, и его первое увлечение вскоре завершилось размолвкой.

После этой легкой неудачи его обидчивость, тщеславие и недоверчивость еще более обострились, причиняя значительный ущерб его благоразумию. «Военное пристрастие», унаследованное от семейства Голштенов, окончательно засело в его голове. Воинственные звуки барабана затмили для него сладкое щебетание женских голосов. Он грезил о беспощадных баталиях с музыкой, канонадой, развернутыми знаменами во всех частях цивилизованного мира. Ничто ему не нравилось больше, чем участвовать в грандиозных парадах, стоя рядом со своей матерью-императрицей. Он мечтал о том, как бы поскорей облачиться в парадный мундир полковника кирасиров, право на ношение которого он имел, несмотря на свой юный возраст. Подбоченившись и нахмурив брови, он с восторгом смотрел на строевое прохождение солдат, отличавшихся безукоризненной выправкой и отточенными движениями. Деревянные солдатики, которых он передвигал по своему усмотрению по столу или бильярду, как бы обрели плоть и кровь, они были так же покорны и послушны, как и игрушечные. Это превращение игры в реальность было таким опьяняющим чувством, что он даже помыслить себе не мог, как можно провести день иначе.

Скромный Порошин ужаснулся этому пристрастию своего ученика ко всему, что касалось армии, войны, пороха и деспотических развлечений. Ему, кому согласно директивам Никиты Панина предписывалось беспрестанно обучать царевича терпимости, этикету, любви к ближнему, раскрылось в своем визави непредугаданное, неответственное существо, способное поочередно проявлять то привязанность, то грубость, то проницательность, то ослепление и вести себя, подобно домашнему деспоту, чьи капризы все безропотно выполняют.

Однажды, обескураженный подобной непоследовательностью и заносчивостью, он пишет Павлу: «В один прекрасный день, господин мой, Вы, движимые самыми наилучшими намерениями в мире, способны будете вызвать к себе лютую ненависть!» Не вследствие ли этого нелицеприятного замечания или по причине недостаточности проведенных уроков Никита Панин отправил Порошина в декабре 1766 года в отставку и возвратил его в армию, откуда он был приглашен для того, чтобы прислуживать великому князю?

В то же самое время Екатерина, которая между тем уже основательно прибрала управление империей в свои руки, поручает «Совету при высочайшем присутствии» выработку текста нового законодательного кодекса, обеспечивающего одновременно свободу граждан и авторитарность монархии. В течение долгих месяцев, пока длилась работа по редакции этого основополагающего документа, она сумела расстроить замыслы заговорщиков, которые хотели опротестовать ее восшествие на трон; закрепить гегемонию России над Польшей, заставив избрать во главе польского государства человека набожного, своего бывшего любовника Станислава Понятовского; и в конце концов настойчиво повела войну против Турции. Эти глобальные интересы не помешали ей также интересоваться интеллектуальным и чувственным развитием своего сына. Она была в курсе его заблуждений и, всегда улыбаясь в ответ на рассказ о простодушных идиллиях мальчика, понимала, что он будет нуждаться в равновесии, которое может дать только женщина, способная одновременно привлекать чувственно и соответствовать умственно. Для того чтобы пробудить его сладострастие, которое на всем протяжении жизни являлось для нее вдохновляющей энергией, она сама направляет ему обворожительных жриц любви, среди которых была и энергичная актриса Кадич, и красавица София Ушакова, и вдова бывшего адъютанта Петра III Михаила Чарторижского вездесущая графиня Прасковья Брус, услугами которой она неоднократно пользовалась для предварительной оценки мужских способностей своих вероятных фаворитов. Заботясь о сохранении здоровья цесаревича, она приказала английскому доктору Томасу Димсдалу сделать себе и ему одновременно вакцинацию против оспы, хотя в то время эта прививка была еще в новинку, конечно, полезной, но и непредсказуемой по своим последствиям.

По прошествии ряда лет Екатерина добилась триумфальных успехов в войне против турок, захватив Крым, подписала договор с Австрией и Пруссией по разделу Польши. За делами она не упускала из виду и идею женитьбы своего, наконец лишенного невинности, сына, которому к этому времени пошел восемнадцатый год. Он уже был молодым человеком среднего роста, с правильными чертами лица, симпатичным, но с изменчивым выражением глаз: то ласковых, то вдруг агрессивных. Иностранные послы, имевшие возможность пообщаться с ним поближе, отмечали, со своей стороны, его любезность и, разумеется, выделяли внешне больше хорошего, чем плохого. «Воспитание цесаревича совсем оставлено без внимания, – сообщал 27 августа 1773 года полномочный посол по делам Франции мсье Дюран, – и нет никакой возможности это исправить, по крайней мере, его натура не способна на чудеса… Здоровье и нравственность великого князя окончательно расшатаны» [2]. Неважно! В глазах Екатерины ее «мальчик», несмотря на все своеобразия своего характера, представлялся партией, о которой могла бы мечтать любая нормальная молодая девушка.

С тревожным беспокойством ожидая выбора своей матери, Павел терял терпение и изливал душу своему новому другу – ровеснику, молодому аристократу с элегантными и великосветскими манерами графу Андрею Разумовскому. Никогда больше у него не было другого доверенного лица, и он не знал этого ощущения мужской общности и абсолютной защищенности. «Вы уже совершили чудо дружбы со мной, – писал он ему, – поскольку я начал отрекаться от моей прежней подозрительности, но, мой друг, необходимо, чтобы вы были постоянны со мной, поскольку вы выступаете против десятилетних привычек и вы боритесь с тем, что страх и стеснение укоренились во мне» [3]. Два месяца спустя он настаивает: «Я провел время в удивительном согласии со всем, что меня окружало […]. Я вел себя уравновешенно и воздержанно […]. Я размышлял над собой и понял, что стал избавляться от беспокойства, и эти догадки возвратили мне уверенность в жизни» [4]. С какого-то времени он достиг сознательного возраста и, оставаясь наедине с собой, подвергал критике постыдное поведение своей матери, коллекционирующей любовников, осыпающей их золотом лишь для того, чтобы использовать их в постели. Последний из них по времени, Григорий Орлов, испытывал по отношению к Павлу чувство отвращения, схожее с ревностью. Павел же считал его тщеславным слабоумком и выскочкой. И как же мать, которая так плохо разбирается в своих фаворитах, сможет подобрать ему подходящую супругу, соответствующую его сердцу?