Аскольдова могила - Михаил Загоскин Страница 7

— Как, что б этому мальчишке неудалому досталось…

— Так, видно, брат Фрелаф, ты не видал, как на последней игрушке богатырской, перед княжеским теремом, он сбил с поля Яна Ушмовца и смучил совсем удалого витязя Рохдая?

— Неужели в самом деле?

— Как же! Да с той-то самой поры он и попал в любимые отроки нашего великого князя.

— Да что Всеслав, в Киеве, что ль? — спросил гридня. — Вот уж дней десять я его не видал.

— И я также, — прибавил варяг.

— А я хоть и видел, — сказал Стемид, — да не узнаю, Вы помните, какой он был весельчак, а теперь как в воду опущенный: все о чем-то думает. Кручина, что ль, какая на сердце пала, не знаю. Подумаешь, так о чем ему тосковать, великий князь его жалует, отца и матери у него нет, ни роду, ни племени — так, кажется, о ком бы у него и сердцу болеть?

— Да откудова же взялся этот безродный и как попал в княжеские отроки? — спросил варяг.

— Родом-то он, кажется, из Великого Новгорода, — сказал гридня, — а кто был его отец, об этом никто из нас не слыхивал.

— Так, видно, он какой-нибудь подкидыш, — сказал с презрением варяг. — Может статься, отец-то его был где-нибудь бродягою или разбойником, так не диво, что сынок пошел по батюшке: чай, тоскует теперь о том, что живет не на своей воле: в лес хочется.

— Слушай, Фрелаф, — вскричал с досадою Стемид, — не глумись над тем, кто тебя лучше! Всеслав — отрок княжеский, а ты что?.. Простой мечник.

— Да зато не русин, а варяг, — прервал с гордостью Фрелаф, — и знаю моего отца: он княжеского рода.

— Да, да, — подхватил с улыбкою гридня, — вы все варяги — князья, только княжить-то вам негде. Но не о том дело!.. Не знаю, как вы, а я мыслю так: Всеслав недаром стал таким нелюдимым. Знаете что? Уж не принял ли он веры греческой? Я слыхал, будто бы кого эти чародеи-христиане обольстят, так тот хоть живой в могилу ложись. Все наши потехи молодецкие, и песни, и пляски, и красные девушки, и всякое житейское веселье не взмилится. Говорят, покойный батюшка нашего князя был гроза грозою на этих колдунов, а все их много осталось. Эх, не в меру милостив наш государь великий князь! И если в самом деле эти злые люди прельстили любимого его отрока…

— Вот то-то и дело, что нет, — сказал Стемид. — Я сначала то же думал, да он поклялся мне Перуном, что ненавидит христиан, и рассказывал мне, что слыхал от верховного жреца, Богомила, с которым он часто беседует, такие речи об этих проклятых кудесниках, что волосы у него становятся дыбом, когда он повстречается с христианином. Богомил сказывал ему, что они сбираются по ночам, близ Аскольдовой могилы, на развалины бывшего их храма, который построил при княгине Ольге какой-то боярин Ольм, а после приказал разорить князь Святослав Игоревич; что у них тут происходят такие богомерзкие дела, что даже киевские ведьмы близко к тому месту не подходят; что они едят малых детей, пьют кровь человеческую, поклоняются каким-то расписным доскам и, вместо того что б чтить всемогущего Перуна, Световида [34], Ладу или хоть варяжского Одена, молятся злому Чернобогу [35] и просят его извести нашего отца, великого князя Владимира. А вы знаете, братцы, как любит его Всеслав: так даст ли он себя прельстить этим злодеям.

— Отчего же он так переменился? — спросил гридня.

— Допытаться не мог, а заметил только одно, что несколько дней сряду он каждое утро выезжает чем свет из Киева и возвращается не прежде полуден. Мне он говорит, что будто объезжает Сокола — своего вороного коня. Но зачем же он ездит всегда один и не берет даже с собою слуги своего? Да добро, уж я же его подстерегу!

— Тс, тише, тише, братцы! — сказал варяг. — Вон, кажется, девушки собрались в кружок: верно, какая-нибудь красавица хочет спеть песенку. Послушаем…

Фрелаф не ошибся: все затихло в шумном хороводе, и одна из девушек запела звонким и приятным голосом:

Не весенний ветерок С полуден подул, Не былиночка, сиротиночка В поле зашаталася, — Заревели ветры буйные, Закачался темный бор, И все гости поднебесные, Сизокрылые орлы, По глубоким дебрям прятались, И все мелки пташечки По кусточкам притаилися. Одна только пташечка, Сиротина горлинка, Без приюту оставалася: Она ждала, поджидала Своего сизого голубочка. У окошечка, у косящего Красна девица сидит, Поджидая друга милого Из далекой стороны, В слезах поет, рыдаючи: «О, ветер, ветер-государь! Тебе мало ли высоких гор Под облаками дуть, Или не стало тебе моря синего Разыграться, распотешиться? Не бушуй ты во чистом поле, Не мути широкий Днепр, Не мешай ты другу милому На свою родную сторонушку Воротиться поскорей».

— Ай да соловьиное горлышко! — сказал большеголовый детина. — Ну, знатно пропела!.. Да и песенка сложена хитро.

— Клянусь Геллою [36], — вскричал варяг, — эта певица стоит Фрелафова поцелуя, и во что бы ни стало я ее поцелую.

— А если она чья-нибудь невеста? — прервал Стемид.

— Так что ж?

— И жених ее здесь?

— Тем лучше: я при нем ее поцелую.

— А если он детина плечистый и не любит, чтоб его невесту целовали?

— Не любит! А мне какое до этого дело?

— Полно хвастать, Фрелаф! — подхватил гридня. — Ты только боек на словах, а как дойдет дело до кулаков, так первый за куст спрячешься.

— Кто? Я?! — вскричал Фрелаф. — Я, природный варяг, побоюсь ваших русских кулаков? Так ступайте же за мною: я вам покажу, как у нас за морем целуют красных девушек!

Фрелаф расправил свои огромные усы, понадвинул на глаза стальной шлем и выступил вперед.

Стемид, гридня и несколько других молодых воинов пошли вместе с ним. Девушка, пропевшая песню, сидела на траве посреди своих подруг. Увидя приближающуюся толпу ратных людей, она поспешно вскочила; хоровод расстроился, и все ее подруги, как дождь, рассыпались по лугу.

— Нехорошо, господа честные, нехорошо! — кричали граждане киевские, идя вслед за воинами. — Не трогайте наших девушек!