Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны  - Оливер Пилат Страница 7

То, что в таких обстоятельствах советское начальство продолжало использовать Розенберга для шпионажа и даже не дало ему другого имени для прикрытия нелегальной деятельности, говорит о безответственности или некомпетентности. Говоря по правде, большинство атомных шпионов вызывают недоумение с точки зрения долговременных профессиональных стандартов разведки. Они действовали в рамках наспех организованных агентурных сетей, применяя чрезвычайно оригинальные методы. Это были мальчики на побегушках, которых посылали на задания, предназначенные для суперменов. Возможно, безрассудство сыграло роль в их невероятном успехе, хотя в конечном счете оно же, бесспорно, и привело к их разоблачению. То, как с ними обращались, неизбежно приводит нас к выводу, что Советский Союз, совершенно очевидно, хотел использовать этих неподготовленных приспешников в качестве шпионов в условиях крайней необходимости, ведь он считал рядовых членов открытой партии расходным материалом. После 1945 года коммунистическая партия лишилась сочувствующих. У нее осталось около 40 тысяч членов, которых можно было более или менее отследить. Степень их участия в шпионаже отчасти зависела от того, насколько скоро и тщательно их личность устанавливали контрразведывательные органы, а отчасти от того, насколько еще не раскрытые агенты были готовы принести себя в жертву как авангард советского конспиративного аппарата.

Гарри Голд являет собой почти классический пример того, как в любой свободной стране Советскому Союзу удавалось вербовать простаков в свою пятую колонну. Занимаясь шпионажем, Голд все же не достиг профессионального уровня. Это был одаренный любитель, который работал, так сказать, по совместительству и с довольно стихийно организованной сетью. Своим успехом в шпионаже он в большой степени обязан доскональному соблюдению инструкций. Хотя порой Гарри Голд оказывался чрезвычайно полезен своему советскому начальству, его не считали незаменимым сотрудником. Аппарат, который он обслуживал, никогда не испытывал недостатка в других рекрутах, готовых и желающих идти на огромный риск ради незначительной награды. Назначение его курьером для передачи атомных секретов показало, что Советы высоко ценили его способности. Тем не менее этой самой шпионской из всех работ вполне могли заниматься и другие курьеры практически с такими же шансами на успех. Благодарность Советов за его службу оказалась отнюдь не вечной; вскоре после ареста и признания Голда от него отмахнулись, навесив ярлык «антилевого авантюриста», каковым он и остался в глазах коммунистических кругов.

Преувеличенная оценка Голда как «самого гнусного предателя со времен Иуды» и «величайшего шпиона в истории» мало способствовала решению проблемы внутренней безопасности, которую он обнажил. После того как в 1950 году Голду предъявили обвинение в военном шпионаже, наказанием за который является смертная казнь, он был настолько откровенен относительно своего преступления, что удивил даже следователей. Обратившись к федеральному судье Макгранери с просьбой назначить ему адвоката, Голд попросил кого-нибудь широко известного, который позволил бы ему сотрудничать с ФБР. Назначение принял Джон Д.М. Хэмилтон; в 1951 году, незадолго до того, как Голда приговорили к 30 годам заключения (позднее срок был сокращен с учетом его пребывания в тюрьме во время следствия), Хэмилтон сказал суду, что этот атомный шпион показался ему «самым бескорыстным человеком», с которым ему доводилось иметь дело в жизни. Даже если сделать поправку на то, что он выступал в пользу клиента и мог преувеличить, все же здесь чувствуются остатки той прежней американской невинности — излюбленной темы Генри Джеймса. Хотя Хэмилтон возглавлял республиканскую машину во время одной из президентских кампаний в США, он, вероятно, был слишком обычным, слишком не привычным к скрытности американцем, чтобы понять такого непроницаемого, уклончивого человека, как Гарри Голд.

Психологически Голд был оригиналом или чудаком не от мира сего. Его отклонение от нормального поведения на какое-то время повысило его ценность в качестве подпольного сотрудника, но в конечном счете сделало ненадежным агентом.

Всегда неистово себялюбивый — странно, по-своему, — этот отрешенный, тихий как мышь субъект обладал невероятным умением и почти непреодолимым влечением жить в обмане. Он научился разделять свой разум на отдельные части. В каком-то смысле так поступает любой муж, который умудряется содержать любовницу, не вызывая подозрения у жены, или любой мошенник, который выдает себя за честного коммивояжера, возвращаясь домой на выходные. Что выделяло Голда, по его собственным словам, — это постепенно разработанная им, зловещая методика, которая не позволяла мыслям из одной части проникать в другую. Если бы он этого не делал, как говорит сам Голд, его жизнь стала бы невыносимой. Когда перегородки рушились, Голд придумывал новое существование, подобно крабу, который отращивает новую клешню после схватки. Перед тем как Голд попал в тюрьму, он позволил себе вести по меньшей мере три основные жизни. В одной из них, в некоей мечте о том, каким он мог бы стать и что мог бы совершить, если бы все сложилось по-другому, Голд, на самом деле холостяк, придумал все подробности ухаживания, брака и детей; он описывал семейные радости и ссоры, расставание и надвигающийся развод. Он дошел до того, что перенес некоторые обстоятельства жизни своей матери в воображаемый собственный брак. Он перетасовал семейные связи, мысленно уничтожив своего настоящего, во плоти и крови, брата и придумав вместо него юного кузена, который восхищался им в детстве. В глубине души Голд стыдился этого семейного предательства — о котором ничего не знали дома, ведь с виду он оставался примерным, хотя и замкнутым, сыном и братом, — и к бремени этого стыда добавилось бремя предательства своей религии, своей общины и своей страны.

Если в конце концов Гарри Голд выступил в четвертой, наконец-то конструктивной роли — в роли раскаявшегося американца, то в большой степени это было для него способом избавиться от прежних заблуждений и снять с души тяжкое ощущение вины. В признании он нашел некоторый душевный покой.

Будучи первенцем в семье эмигрантов из России, Гарри Голд вырос в условиях бедности и тревоги. Конечно, не это сделало его шпионом; многие дети иммигрантов добились успеха. Если в большинстве своем они вели мрачное и безотрадное существование, то, пожалуй, это был общий жребий. Разве не Торо сказал, что большинство людей проводят жизнь в молчаливом отчаянии. Пожалуй, то, что так мало юношей из второго поколения иммигрантов оказывалось в тюрьме, учитывая их неустойчивое социальное происхождение, менее удивительно, чем то, что столь многим удавалось вознестись на высоты бизнеса и профессиональной компетентности. Единственное, что можно с какой-либо уверенностью заключить о начале жизни Гарри Голда, — это то, что она способствовала возникновению определенных черт, которые укладывались в его последующее чудовищное развитие.

Самуил [4] и Циля Голодницкие, его родители, родом происходили из Киева. Они начали свое бегство из России в обетованные земли на Западе в 1907 году. На какое-то время они задержались в Берне, где 12 декабря 1910 года родился их сын Генрих. Когда Голодницкие добрались до острова Эллис в июле 1914 года, им едва не отказали во въезде из-за разного написания их имен в официальных документах. По совету нью-йоркского клерка иммиграционной службы они сократили фамилию до простого «Голд». В 1922 году Генрих превратился в Гарри, когда его родители натурализовались.