Стингрей в Стране Чудес - Джоанна Стингрей Страница 7

К моему удивлению, английский Бориса оказался ничуть не хуже, чем у Севы. Во время разговора Борис достал из кармана листок белой бумаги и маленький коробок для фотопленки. Из коробка он высыпал на бумагу сухой порошок, свернул сигарету, лизнул, зажег и закурил. Я была уверена, что это марихуана, но на мой вопрос он ответил, что это табак из папиросы. Дым был прозрачный и сладковатый на вкус, лицо его в дыму обретало ангельский и совершенно неестественный вид.

– Откуда вы так хорошо знаете английский? – спросила Джуди.

– У нас были самые лучшие учителя: Элвис, Дилан, Леннон и Маккартни, – с хитрой улыбкой ответил Борис. – Когда слушаешь их песни каждый день, то тебе хочется узнать, о чем они поют. Берешь словарь и находишь там слова. Не так уж это и трудно.

– А музыку вы как находите? – спросила Джуди.

– Сначала это было радио из Лондона. Но на черном рынке можно найти все что угодно, – ответил Сева.

– Мы не просто слушаем, мы ведь и исполняем песни тоже. Любой человек, играющий музыку, так или иначе, знает английский. Когда я полюбил «Битлз», я стал читать стихи американских поэтов – Джека Керуака, Аллена Гинзберга.

Я слушала с широко открытыми глазами и кивала головой, будто я тоже люблю и знаю эту поэзию, хотя на самом деле у меня было довольно смутное представление о страстных, одухотворенных личностях, стоявших за этими именами. Мои воспоминания об университете были скорее связаны с семестром, когда мы учились прямо на борту круизного судна, путешествуя по миру и погружаясь в воды Средиземного моря, чем с погружением в романы Керуака «В дороге» и «Бродяги Дхармы». Эти парни знали о моей культуре куда больше, чем я.

– Иногда кому-то из друзей удается достать американский фильм, и мы собираемся вместе, чтобы его посмотреть, – продолжал Борис.

– Джоанна, расскажи нам о своей музыке, – попросил Сева. – Мы бы хотели ее послушать.

Я включила на своем плеере Beverly Hills Brat и Boys They’re My Toys. Борис слушал в наушниках, откинувшись на потертую спинку дивана, закинув ногу за ногу и закрыв глаза.

– Здорово! – наконец сказал он. – Но что такое brat?

Я объяснила, что так называют детей богатых родителей, среди которых я росла в Лос-Анджелесе, – пижонов с задранными носами, гоняющих по городу на своих роскошных автомобилях.

– Ха! У нас такой проблемы нет, – сказал Сева. Он взял у Бориса наушники и через несколько минут тоже закивал головой: «Мне нравится».

– А своя музыка у вас здесь есть? – спросила я, довольная их одобрением.

– Есть, но только на кассетах. Пластинки, как у тебя, у нас нет, – сказал Борис. – В настоящую студию нам не попасть. У одного нашего приятеля есть полупрофессиональный магнитофон, и иногда по выходным мы собираемся у него для записи. Затем переписываем с пленки на пленку, и так наша музыка распространяется по всей стране. Иногда мы даже делаем настоящую обложку, как у вас в Америке.

– А почему вам не записаться в настоящей студии? – спросила я.

– Потому что мы не «официальная» группа, – ответил Сева.

– Некоторые группы подписали официальные контракты, – пояснил Борис. – Они могут выступать на публике и получать за это деньги. У них есть доступ к студии, к настоящим высококачественным инструментам, и они могут выпускать пластинки на «Мелодии», единственной фирме грамзаписи в России.

– А вам почему не сделать так же?

Борис замолчал и придвинулся ко мне поближе, как будто хотел объяснить что-то неразумному ребенку, и в то же время будто он готов был поделиться со мной большой тайной – как если бы мы знали друг друга всю жизнь.

– Потому что официальные группы должны представлять свои тексты цензуре. И тексты из-за этого получаются никакие. У нас в стране каждый по закону обязан работать, и для этих музыкантов их группа – такая же работа, как и любая другая. Я одно время работал ночным сторожем – прекрасная работа. Работаешь сутки, потом трое отдыхаешь. Есть время для музыки. Теперь я даю частные уроки и работаю когда хочу. Да, группа наша и музыка наша у нас в стране вне закона, но мне это дает больше свободы. И не так уж это плохо.

Все время, пока он говорил, на губах у него играла едва заметная улыбка, а глаза и вовсе смеялись, как будто все, о чем он рассказывал, его просто забавляло.

Я надела на голову наушники, Борис вставил в плеер кассету и включил звук. С первых же аккордов меня захватила чарующая духовность музыки, а голос Бориса, когда он запел, звучал отстраненно, но в то же время завораживающе. В музыке были драйв и энергия, как в вое волка или громе водопада, и, хотя я не понимала ни слова, я почувствовала просветление и невероятный подъем. Песня несла в себе ощущение иной реальности: надежды и отчаяния, грусти и радости, тьмы и экстаза. Она была чистая. Это был Борис.

Я была потрясена. Потрясена и охвачена почти тошнотворной смесью стыда и паники. Вот она я, приехала в своей идиотской самонадеянности, что эти задавленные русские рок-музыканты будут млеть передо мной, рок-звездой из «Студии 54». Какой же я была дурой! Я вдруг поняла, что никакой я не художник, а просто глупая девчонка с ни на чем не основанными амбициями, сочинившая пару никчемных песенок о себе и своих одноклассниках. У Бориса в одной песне было больше таланта, чем во всех моих потугах. Как будто внезапная молния осветила для меня весь мир музыки, и я, наконец, ощутила, какая энергия таится в этой песне.

Когда мы стали собираться, Борис придвинулся ко мне и произнес: «Завтра мы играем подпольный концерт. Сумеешь выбраться? Было бы здорово, если бы ты пришла. Это не наша группа, а безумный экспериментальный состав, во главе с Сергеем Курёхиным [11], или ”Капитаном“, как мы его называем». В глазах у него опять появился игривый блеск.

– Что там будет, сказать совершенно невозможно, – с воодушевлением добавил Сева.

Конечно же, я хотела на этот концерт. Я чувствовала, что ничто другое не будет иметь смысла, пока я не смогу насытиться этой музыкой и побольше пообщаться с этими ребятами, жизнь которых проходит на совершенно другом, более глубинном, эзотерическом уровне.

На следующий день мы с Джуди опять сказали нашему гиду, что я больна и что Джуди придется остаться со мной. В восемь вечера у отеля нас встретила подруга Севы и Бориса. Увидев нас, она кивнула, что я поняла как указание следовать за нею. Мы старались вести себя как можно более незаметно, ни слова не говорили по-английски и держались максимально отстраненно. Краем глаза я поймала взгляд Джуди, и мы обменялись быстрыми улыбками.

Девушка привела нас к заброшенному старому дому с трещинами в стенах, покосившейся крышей и затемненными окнами. Мы вошли в комнату: вдоль кирпичной стены тянулись ржавые трубы, а окна были занавешены огромной черной тканью. В Лос-Анджелесе на двери такого здания красовалась бы огромная надпись: «Подлежит сносу» [12].