Анна Керн - Владимир Сысоев Страница 70

Редактор журнала Михаил Иванович Семевский заплатил Анне Петровне 30 рублей. «Какая была радость», – отметил в дневнике Марков–Виноградский после получения денег. А в октябре 1870 года она продала Семевскому за 45 рублей самую дорогую свою реликвию – девять писем Пушкина, хранившихся у неё. «Думал ли Пушкин, – писал супруг Анны Петровны, – что его поэтическая, исполненная чувства и игривого остроумия любезность поможет предмету его на старости лет сшить себе кое–что и купить вина и лакомств?» Между прочим, Александр Васильевич далеко не лестно отозвался об издателе в своих записках: «Упомянутый выше Семевский кажется мне очень ловким литературным аферистом. Он хватает где только может исторические материалы и печатает их с весьма жидкими комментариями и собственными замечаниями и указаниями, понижающими иногда ценность материалов и выставляющими исторические лица в свете не совсем верном». Письма Пушкина Анне Керн были напечатаны в 1879 году в XXVI томе журнала «Русская старина», а их подлинники долго хранились в архиве Семев–ского. После смерти вдовы Михаила Ивановича Е. С. Семевской они были проданы на петроградском антикварном рынке.

В октябре 1870 года Анна Петровна заканчивает работу над своими последними воспоминаниями «Сто лет назад». Согласно пометке на первом листе рукописи, хранящейся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, начала она их писать ещё собственноручно в феврале 1870 года, причём эпиграф взяла из трагедии Пушкина «Борис Годунов»: «Ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя…» Первоначальный вариант в дальнейшем дополнялся, обрабатывался и переписывался начисто уже Александром Васильевичем.

«Целые два месяца я писал, – отметил Марков–Вино–градский 22 октября 1870 года, – писал сначала под диктовку воспоминание моей доброй старушки А[нны] П[етров–ны], потом переписывал его и, наконец, усиленно работал над своими „Записками“. Так устал, что несколько дней не мог взяться ни за перо, ни за книгу». А на следующий день, 23 октября, появилась новая запись в дневнике: «Моя старушка послала вчера в „[Русскую] старину“ воспоминания о своём детстве». Они не были напечатаны там, а появились только в 1884 году в журнале «Радуга» в 18, 19, 22, 24 и 25–м номерах, а затем – с незначительными, главным образом стилистическими, поправками – под названием «Из воспоминаний о моём детстве» были перепечатаны в «Русском архиве» (№ 3 за 1884 год).

Уже в начале этих воспоминаний Анна Петровна изложила свой взгляд на место детского воспитания в формировании личности: «Не думайте, почтенный мой читатель (если я удостоюсь такового иметь), что начало ничего не значит; напротив, я убедилась долгим опытом, что оно много и много значит! Роскошная обстановка и любовь среды, окружающей детство, благотворно действуют на всё существо человека, и если вдобавок, по счастливой случайности, не повредят сердца, то выйдет существо, презирающее всё гадкое и грязное, не способное ни на что низкое и отвратительное, не понимающее подкупности и мелкого расчёта. Дайте только характер твёрдый и правила укрепите; но, к несчастию, пока все или почти все родители и воспитатели на это–то и хромают; они почти сознательно готовы убивать, уничтожать до корня всё, что обещает выработаться в характер самостоятельный в их детях. Им нужна больше всего покорность и слепое послушание, а не разумно проявляющаяся воля…»

Многие фрагменты «Из воспоминаний о моём детстве» воспроизводились в тексте нашей книги, и мы не будем останавливаться на них подробно. Завершались же мемуары Анны Петровны выстраданной фразой, относящейся к её первому замужеству: «Моё несчастие в супружестве не таково, чтобы возможно его писать теперь, когда я уже переживаю последние листки моего собственного романа и когда мир и всепрощение низошли на мою душу, а потому я этим и кончу своё последнее сказание…»

Весной 1870 года Марковы–Виноградские побывали в тверском имении Львовых Митино, где встречались с многочисленной роднёй. 14 мая, возвратившись в Лубны, Александр Васильевич пишет Татьяне Александровне Бакуниной: «Проколесив из Митина через Ковно, Киев, мы теперь на родине – в Лубнах. Живём тихо, мирно, дочитываем последние страницы собственного романа. Жена, хоть и очень постарела и весьма плохо видит, но кое–как держится, благодаря живительному воздуху Украины. Я порядочно себя чувствую… продолжаю заниматься понемногу педагогикой… оба мы живём книгами… в них наши радости и горе…» [77]

Нужда заставляла нашу героиню обращаться за помощью к старым знакомым, в первую очередь – к Алексею Николаевичу Вульфу.

Известно, что этот верный друг Анны Петровны, выйдя в 1833 году в отставку в чине штаб–ротмистра, поселился в имении Малинники Старицкого уезда Тверской губернии, где за ним числилось 202 крепостные крестьянские души мужского пола. Ему также принадлежали сельцо Нивы и деревни Бибиково, Сосенка (Копылово) и Негодяиха с 359 душами [78]. Изредка на непродолжительное время он выезжал по делам в столицы или в Тригорское, встречался с Пушкиным и навещал Анну Петровну. «Со времени моего приезда сюда (в Малинники. – В. С.), – записал Вульф в дневнике 8 декабря 1836 года, – я ездил два раза к матери в Псковскую губернию и по пути заезжал в Петербург. Кроме того, в 1835 году я был летом там же по делам опекунского совета и в феврале этого года прожил две недели по той же причине в Москве. Эти поездки и кратковременное пребывание в столицах замечательны только для меня тем, что ввели в значительные издержки, но пользы и, следовательно, удовольствия, мало мне принесли». 11 апреля 1836 года Вульф вместе с Пушкиным ездил на Псковщину хоронить мать поэта.

В своём поместье Алексей Николаевич в основном занимался делами по управлению имением и чтением. «Довольно однообразная, воздержная жизнь, – писал далее Вульф, – свежий воздух, здоровый климат и телесная деятельность, сопряжённая с надзором за хозяйством, предохранили меня от всяких болезней. От других я совершенно отлучился – более от лени, чем по другой какой–либо причине. Поэтому я стал ещё реальнее прежнего и вовремя почти оставил идеализм, с которого прежде всё начинал. Это господствующее направление заметно и в нравственном состоянии моём. Страсти мои вещественны: я не увлекаюсь надеждами славы, ни даже честолюбия. Я почти ограничиваюсь минутным успехом. Женщины – всё еще главный и почти единственный двигатель души моей, а может быть, и чувственности. Богатство не занимает меня, и жажда его не возрастёт во мне до страсти.

Занятия мои ограничивались одним распоряжением хозяйства моего. Успехи в них не соответственны ожиданиям, какие следовало бы иметь. И причины тому ясны: это лень и слабость характера. Знания в деле достаточны бы были, но исполнение недостаточно. Особенно нынешний год понёс я убытки значительные от беспечности и нерадения… Я читаю больше, чем следовало бы, романов и журналов, потом всё, что выходит из печати по части главного предмета моих занятий, но не довольно его изучаю.

На выборах дворянских нынешнего года взял я на себя обязанность непременного члена губернской комиссии народного продовольствия – место, которое не требовало много занятий, но в 14–тиклассной табели наших чинов занимало шестое место, то есть в чине полковника или коллежского советника. Я то сделал, чтобы показать, что я не чуждаюсь ни светской, ни служебной черни. И я не сожалею о том, тем более что через месяц потом этой должности, бывшей без жалованья, назначен был соответственный чину 1500–рублёвый оклад жалованья. Этот случай можно мне назвать счастливым, точно так и всё начало моей дворянской службы…»