Искушение фараона - Паулина Гейдж Страница 71

Он сгорал от страсти к Табубе. Он не мог, если бы и захотел, выбросить из головы ее образ – как она смеется, как двигается, как ходит. Все, что требовало его внимания и времени, отвлекая от этих мыслей, вызывало у Хаэмуаса бешеную ярость, и вчерашние откровения Гори тоже стали причиной его раздражения.

Едва закончился обед, Хаэмуас поднялся и вышел из зала. Он прошел в самый дальний угол сада и недвижно стоял там, глядя, как в небе встает бледная, идущая на убыль луна. Сегодня он уже совершил над собой огромное усилие – навестил жену в ее покоях, чтобы оказать внимание, сыграть с ней партию в сеннет, но теперь силы покинули его.

Утром ему вовсе не хотелось отправляться осматривать гробницу. Она стала для него олицетворением самой главной беды в безбрежном море других, мелких неприятностей. Он хотел лишь одного – спокойно ждать, не соизволит ли Табуба под каким-нибудь предлогом навестить его. Он сам собирался к ней через несколько дней, выбрав в качестве предлога рецепт лечебного средства из трав. Хаэмуас понимал, что на самом деле никакой предлог ему не нужен. Она была вдовой, а он – царевич и вправе иметь столько жен и наложниц, сколько ему заблагорассудится; но в глубине души это наваждение не давало ему покоя и будило чувство вины. Эта страсть захлестнула его с такой силой, что все прочее – работа, семья, государственные дела – перестало хоть что-то для него значить. Он уже принял решение, что впредь ничто не должно мешать ему, ничто не должно вставать между ним и предметом его вожделений. Он хладнокровно начал разрабатывать собственную кампанию по завоеванию этого ценного трофея.

Хаэмуас вздохнул, и охватившее его наваждение, казалось, еще усилилось, когда он обвел взглядом вокруг. Стояла роскошная, исполненная неги ночь, легкий ветерок ласкал кожу, а на черном небе ярко горели драгоценные россыпи звезд. Хаэмуасу вдруг вспомнилась бирюзовая сережка, найденная Гори, и его охватила гордость, не лишенная, однако, и примеси стыда. Он ясно увидел мысленным взором, как эта сережка качается в ухе на фоне высокой смуглой шеи, как она запутывается в гриве черных волос, источающих аромат мирры. Как она пришлась бы ей к лицу! «О, Тот! – тихо простонал Хаэмуас, воздевая руки, силясь унять душевную муку. – Если только ты меня любишь, помоги же мне! Помоги!» Символ божества [5]поднял высоко над домом свои острые рожки, разливая повсюду холодный, равнодушный свет.

Хаэмуас опустился на траву. Он сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и долго смотрел, как в доме то в одном, то в другом окне веселым, ярким светом загораются лампы. Прошло еще какое-то время, и все огни погасли. С противоположной стороны стены, окружавшей сад, где располагались помещения для прислуги, обширные амбары и огромные кухонные постройки, слышались веселые взрывы смеха, громкий стук костей и фишек. Вскоре стихли и эти звуки.

Из-за кустов показался свет лампы, и до Хаэмуаса донесся голос Касы:

– Царевич, ты здесь?

– Да, – ответил Хаэмуас, не вставая с места. – Что-то мне не хочется спать, Каса. Разбери мне постель и поставь воду в прихожей, чтобы я мог умыться перед сном. А потом можешь идти отдыхать.

– Сам умоешься, царевич? – В голосе Касы слышалось возмущение, хотя Хаэмуас и не мог видеть его лица. – Вообще-то, я…

– Спокойной ночи, Каса, – твердо произнес Хаэмуас, и свет лампы, тревожно метнувшись в сторону, вскоре исчез за невидимыми колоннами. На самом деле у Хаэмуаса слипались глаза и все тело словно налилось свинцовой тяжестью, но под покровом этой телесной усталости его душа пребывала в смятении.

Когда в доме погасла последняя лампа, Хаэмуас поднялся, собираясь прогуляться по усадьбе, может быть, взглянуть на реку, но вместо этого он, сам того не желая, спустился к причалу, отвязал маленький ялик и достал весла. Это безумие, вновь и вновь убеждал его голос рассудка, но Хаэмуас словно зачарованный сильно работал веслами, зорко оглядывал пустынные, залитые лунным светом речные берега и при каждом ударе повторял про себя имя Табубы.

Мимо проплыли погруженные в молчаливую тьму северные предместья. Один раз на реке ему попался ярко освещенный плот, на котором развлекались любители покутить, но вскоре шум и крики стихли вдали. Хаэмуас повернул к восточному берегу, не обращая внимания на усталость и боль в ногах и плечах. «Я не должен этого делать, – говорил он себе. – Если кто-нибудь меня увидит, люди решат, что великий царевич лишился ума. Возможно, так и есть. Возможно, я попал во власть некоего волшебства. Возможно даже, что в эту минуту я лежу у себя дома в собственной постели и мне, очарованному луной, повелительницей Тота, только грезится, что я чего-то хочу, куда-то плыву. Что же, пусть чары длятся подольше. Пусть одолеют меня, пусть эта ночь рассеет живое время, истинную реальность, пусть приведет меня к ее дому, где я смогу, словно влюбленный юноша, стоять, скрытый полночной тьмой». Вода серебристыми струйками стекала с его весел, легкие волны бежали по реке, постепенно замирая и растворяясь во тьме там, где находился невидимый берег.

Крошечный причал перед ее домом легко было не заметить, так густо он был окружен прибрежной зеленью, но Хаэмуас точно подвел лодку к нужному месту. Он вышел на берег, привязал ялик и двинулся вперед по тропинке. На песчаной дорожке, усыпанной ломкими пальмовыми листьями, его шаги были совсем не слышны. Высокие деревья по обе стороны быстро уходили в темноту, неподвижные и величественные, словно колонны в храме, а их кроны высоко над головой нависали огромным шатром. Теперь Хаэмуас был почти уверен, что он в зачарованном сне. Еще один поворот тропинки, и его взору откроется дом с белыми стенами, сумрачно и таинственно сереющими в темноте, с закрытыми наглухо крошечными окошками. Он продолжал путь.

Вдруг Хаэмуас краем глаза заметил в стороне какое-то неясное движение и на время позабыл о своем ощущении нереальности происходящего. Он остановился. Кто-то крался за ним следом. «Надо было по крайней мере взять с собой Амека, – подумал Хаэмуас, напрягая слух и зрение. – Какой же я глупец». Он напряженно ждал, когда между деревьев послышится еще шорох. Шорох послышался, и через секунду, ступая по земле босыми ногами, навстречу ему вышла Табуба. В полутьме бледно вырисовывался ее силуэт. Распущенные волосы черным облаком обрамляли четко очерченное лицо. Хаэмуас с внутренним содроганием заметил, что на ней не было ничего из одежды, кроме легкой полупрозрачной ночной юбки, повязанной на бедрах. Без тени удивления она подошла к нему и остановилась.

– Царевич Хаэмуас, – сказала Табуба, – я могла бы догадаться, что это именно ты. Воздух сегодня полон твоим присутствием.

Она не спросила, зачем он пришел. Без украшений, без краски на лице, она казалась ему не старше шестнадцатилетней девушки. «Я – влюбленный юноша, – с радостью подумал Хаэмуас – О, Табуба!»

– Стоит мне подумать о тебе, как я становлюсь способным на самое невероятное, – ответил он. – Я хотел просто обойти вокруг твоего дома, словно влюбленный юнец, а потом отправиться восвояси. Прости мне мое неразумное поведение.