Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко Страница 71

Я вспоминаю, как записывала в школьную тетрадку все официальные упоминания о тебе. В декабре 1976 года я получила письмо от Михаила Ивановича Мангушева, филофониста из Ростова-на-Дону. Его, к сожалению, уже нет с нами. Царство ему небесное! Вот его письмо:

...

« Только что (12.12.1976 год) закончилось 2-е отделение телевизионной передачи „Фигурное катание на льду” на приз газеты „Нувель де Моску”.

Один из наших фигуристов, выступая в одиночном катании, исполнил шуточный танец. К сожалению, не запомнил его фамилии. Но мне было приятно, что этот спортсмен выступал под фокстрот „Моя Марусечка” на слова Петра Лещенко, музыка Г. Вильнова. Пел Петр Константинович…

Вы не можете себе представить, как было мне приятно услышать милый голос этого всемирно известного артиста. Хочется верить, что это было добрым началом, и голос Петра Лещенко будет по-прежнему звучать в полную силу. Право, он этого заслуживает. Представляю, как будет рада его внучка, услышав голос дедушки по Центральному советскому телевидению…»

Письмо Евгения из Германии:

...

«Мое знакомство с песнями Петра Лещенко состоялось где-то в 58–59 годы двадцатого века. У нас на Донбассе в те годы процветало „радиохулиганство”, и ребята крутили в эфире что у кого было. Среди любителей пообщаться в диапазоне СВ были и достаточно взрослые люди. Крутили в основном рентгеновские пленки („скелеты”–„ребра”–„кости”) с запрещенными песням, а также Л. О. Утесова, В. Козина, К. Сокольского и тогдашнюю советскую эстраду. Но самым престижным было выдать в эфир Леща, песни Петра Лещенко. Это определяло авторитет радиолюбителя. Однажды я и мой товарищ через общение в эфире познакомились с одним мужчиной, который после встречи с нами пригласил нас к себе домой в гости. У этого человека я впервые увидел настоящие пластинки Лещенко в количестве 10 или более штук. Впечатление от этого осталось незабываемое. Для нас, пацанов 15–16 лет, это был невероятно большой подарок – подержать в руках такое богатство. Ведь жили мы в небольшом городке шахтеров и металлургов Енакиево, и Петр Константинович жил также с нами и в домах, и в радиоэфире и до сих пор продолжает жить в сердцах многих людей – настоящих любителей русской душевной, веселой и неповторимой песни».

Я болезненно реагирую на всякие клички-прозвища в твой адрес, а тут на сердце так тепло стало. «Выдать Леща» – мне понравилось!

Не могу не привести маленький фрагмент из воспоминаний Алексея Аджубея «Те десять лет». Очевидец «десятилетия Хрущева» – 1950–1960-х годов пишет:

...

«По вечерам Леля и Нина заводили патефон с записями песен Вари Паниной, модной исполнительницы цыганских романсов, короля городских шлягеров Юрия Морфесси, эмигрантов Петра Лещенко и Александра Вертинского.

Вся эта музыка была тогда под запретом. Прежде чем завести патефон, двери плотно закрывали, завешивали окна, иначе можно было прослыть „недобитыми нэпманками”. В гости к девушкам, „на танцы” приходили красивые молодые люди, чаще других актер театра Вахтангова Надир Малишевский и балетный либреттист Петр Аболимов. Последний одержал верх и стал мужем Нины. После войны Петр Федорович ходил в помощниках Ворошилова, был директором Дворца съездов. Когда ожидался визит молодых людей, девушки норовили отправить мам из дома. Мамы соглашались с условием, что в комнате останется Алеша. Я садился к патефону и выполнял роль диск-жокея. Гости одаривали меня плиткой шоколада или конфетами, чтобы умерить мою бдительность».

Приведу воспоминания Эдуарда Хруцкого: «За голос Лещенко в Москве могли отправить в ГУЛАГ. А сам он умер в румынском концлагере… Но вот „Чубчик” перестал звучать в нашем дворе. Много позже Воля Смирнов, ставший известным московским адвокатом, рассказал мне, что однажды вечером к нему пришли трое. Они достали красные книжечки с золотым тиснением из трех букв „МГБ”.

– Слушай, парень, – сказал старший, – ты фронтовик, у тебя пять орденов, поэтому мы пришли к тебе, а не выдернули к нам. Кончай антисоветскую агитацию.

– Какую? – страшно удивился Воля.

– Лещенко перестань крутить, белогвардейца и фашистского прихвостня.

– Так я не знал. – Воля Смирнов немедленно понял, сколько лет можно получить по любому пункту предъявленного обвинения.

– Я тоже когда-то не знал, – миролюбиво сказал старший, – а потом мне старшие товарищи разъяснили. Сдай антисоветчину.

Воля достал из шкафа пять пластинок Лещенко.

– Пошли на лестницу, только молоток возьми.

Они вышли на площадку, и старший молотком расколол пять черных дисков.

– Это чтобы ты не думал, Смирнов, что мы их себе забираем. Не был бы ты фронтовиком, поговорили бы по-другому.

Радиола замолкла, но в сорок шестом вернулся после госпиталя домой любимец двора, певец и аккордеонист Боря по кличке Танкист. Каждый вечер он выходил с аккордеоном во двор, играл Лещенко. И приплясывала бесшабашная мелодия „Чубчика”. И ребята танцевали под нее, а не под песни в исполнении Бунчикова.

Теперь я понимаю, что знаменитый дуэт – Бунчиков и Нечаев – пел весьма прилично. Иногда на волнах радиостанции „Ретро” они вновь приходили ко мне, и я слушал их песни с ностальгической грустью. Но тогда я не любил их. Особенно после 1947 года, когда „здоровые силы советского общества вывели на чистую воду безродных космополитов”. Каждое утро Бунчиков и Нечаев провожали меня в школу сообщением о том, что „летят перелетные птицы в осенней дали голубой”. А вечером они мне бодро пели о том, как „едут, едут по Берлину наши казаки”. Но мы хотели слушать Лещенко. На Тишинском рынке из-под полы испитые мужики продавали его пластинки, которые неведомым путем попадали к нам из Румынии, но стоили они от 100 до 200 рублей. Для нас, пацанов, это была неподъемная цена.

У моего дружка и коллеги по боксу, а ныне известного писателя Вали Лаврова была трофейная установка „Грюндиг”, на которой можно было записывать пластинки. Но для этого требовалось раздобыть рентгеновскую пленку. Лучшей считалась немецкая желтая „АГФА”, ее продавали нам больничные санитары по два рубля за штуку. Использованная, с изображением болезней легких, опухолей желудка, стоила на рубль меньше. Валя записывал нам песни Лещенко, но репертуар был небогатый. Оговорюсь сразу, писал он нам запрещенные танго совершенно бескорыстно, так как считал, что торговать „ребрами” дело недостойное.

По воскресеньям мы ехали до метро „Аэропорт”, а потом на трамвае до Коптевского рынка. Там располагался лучший в Москве музыкальный ряд. Настоящие пластинки стоили невероятно дорого, но мы покупали „ребра”. Нас консультировали друзья Вали Лаврова, уже тогда среди пацанов считавшиеся крупными музыкальными коллекционерами, Юра Синицин и Слава Позняков. Они безошибочно на глаз определяли качество записи. С ними консультировались даже солидные коллекционеры. Мы мечтали накопить денег и купить подлинные пластинки Лещенко, записанные перед войной рижской фирмой „Белаккорд”. Но мы были еще пацанами и копили эти деньги, отказываясь от кино и мороженого.