Несостоявшиеся столицы Руси. Новгород. Тверь. Смоленск. Москва - Николай Кленов Страница 71

А вполне официальное сообщение о разработке диспозиции астраханского похода позволило нам выявить и имена людей, осуществлявших стратегическое руководство военной политикой России в 50-х гг. XVI в.:

«И по цареву и государеву велению и по приговору околничей Алексей (Адашев) и диак Иван (Висковатый) приговорили на том, что царю и государю… послати Дербыша-царя на Асторохан да воевод своих…»

Но вот беда: завоеванную «подрайскую землицу» Казанского ханства оказалось крайне непросто пустить в поместную раздачу. Масштабная (зачастую весьма жестокая и всегда крайне тяжелая) работа по включению казанской элиты, казанского народа, казанской земли в состав Русского государства давала на первых порах совсем небольшую отдачу… И эти «трудности перевода» подтолкнули московские власти к началу масштабных наступательных действий на «Западном фронте», где, казалось бы, сложилась крайне благоприятная ситуация для приобретения землицы с крестьянами. А заодно изменение наступательного вектора внешней политики подорвало влияние группировки Адашева — Сильвестра. Как следствие это привело к ожесточению политической борьбы в верхах и стремительному росту числа измен и «перелетов». А это в свою очередь привело к тому, что группировки старомосковского боярства, и в первую очередь группировка А. Д. Басманова-Плещеева, заключили союз с монархом для разрушения кренящейся поместной и скрипящей местнической системы, ограничивающей самовластие Ивана Грозного, но и закрывающей путь на самую вершину для талантливого и честолюбивого «главного злодея» этого рассказа. Вот так причудливо заворачивается в кольцо сюжет нашей истории, и мы снова встречаемся с, казалось бы, прочно позабытым Алексеем Даниловичем. Он, да князь Вяземский, да еще несколько представителей знати второго эшелона предоставили царю свои организационные и военные возможности для обеспечения отчаянной попытки государственного переворота и построения, хотя бы в опричном уделе, настоящего самовластья. В качестве ответной любезности Иван Васильевич, используя свое служебное положение символа и верховного арбитра в качестве тарана, начал громить местническую систему, закрывавшую для поддерживающих его боярско-дворянских группировок путь к высшей власти. Поэтому в первом составе опричной Боярской думы видное место занимали кланы Басмановых-Плещеевых, Колычевых, Морозовых-Салтыковых. А вот Ярославские, Ростовские, Стародубские князья чуть ли не в полном составе отправились в «казанскую ссылку» (ужасная замена необходимой интеграционной политики в этом крае!), лидер суздальских князей, герой Казани Александр Горбатый — на плаху. А дальше вступили в силу законы террора. Введение опричнины вызвало ожидаемую реакцию в обществе: «И бысть в людех ненависть на царя ото всех людей. И биша ему челом и дата челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему бытии. И присташа ту лихия люди ненавистники добру сташа вадити великому князю на всех людей, а иныя по грехом словесы своими погибоша…» [Пискаревский летописец. ПСРЛ. Т. 34. С. 190].

Довольно скоро сформировалась мощная оппозиция из числа не попавших в опричнину боярских кланов, и уже в 1566 г., выступая в союзе с будущим митрополитом Филиппом и архиепископом Казанским Германом, эта оппозиция потребовала отменить политику «нового курса», о чем сообщают и иностранец Шлихтинг, и запись о поставлении митрополита Филиппа. Организованность и массовость выступлений были таковы, что Грозному и его союзникам пришлось объявлять масштабные амнистии и в то же время концентрировать поближе к Москве всю доступную вооруженную силу. Д. М. Володихин, анализируя разряды, увязал отсутствие применения опричного корпуса в вооруженных действиях между осенью 1565-го и осенью 1567-го с опасностью вооруженных антиопричных выступлений в столице.

В конечном итог Царь и его союзники по первому этапу построения «государства нового типа» проиграли все. Военная несостоятельность опричнины и масштабное сопротивление знати и населения вынудили свернуть безумный эксперимент после 1572 г.:

«Когда игра была кончена, все вотчины были возвращены земским» [Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. М., 1925].

Земельные мероприятия опричнины (каков бы ни был их изначальный смысл) имели незавершенный характер и были достаточно быстро отменены. Так, А. Б. Горбатый-Шуйский стал одной из первых жертв опричнины. Его владения были конфискованы, что подтверждает следующее место в одном из многочисленных проектов завещания Ивана IV: «Да сыну ж моему Федору… даю в Суздале… село Лопатниче, да Борисово, да полсела Гориц… что были княжо Александровские Горбатого» [Завещание Ивана Грозного. ДДГ. С. 443].

Однако же очень скоро (в 80-х) боярин И. П. Шуйский был сослан «в вотчину ево село Лопатни(че)» [ПСРЛ. Т. 14. С. 37]. Вернули свои владения и жертвы знаменитой «казанской ссылки», отправленные в свежепокоренные края из своих отобранных в опричнину владений. Так, князь И. С. Ковров в ходе ссылки потерял свои села: «Отписал [на себя великий князь] Стародубских князей вотчины… князя Ивана князя Семенова сына Коврова… треть селца Васильевского… деревня Каменное, деревня Метлино…» Но уже в 1566 г. все тот же князь И. С. Ковров продает свою долю в сельце Васильевском Б. И. Ромодановскому [Садиков. Из истории опричнины. С. 245]. Не было серьезно подорвано и политическое значение княжья. Грозному стоило восстановить своё традиционное доопричное влияние, использовав описанные выше «оранжевые» технологии осмысленного и беспощадного русского бунта для свержения Богдана Бельского, лидера худородных «грозненских выдвиженцев».

А Басмановы и Колычевы под конец своим мясом накормили разбуженное чудовище террора. Итог и приговор их работе прост: «Был тогда великий голод, из-за кусочка хлеба человек убивал человека… Даже матери ели своих детей, трупы выкапывали из могил и съедали… крестьяне от глада и от поветрия вымерли… крестьян… у них во всей троецкой вотчине не осталось ни тридцатого жеребья»

«12 мая в день Вознесения крымский хан пришел к Москве… царские воеводы и воины были в других городах… татары зажгли город, пригороды и оба замка. Все деревянные строения были обращены в пепел… мертвыми пало… около 60 тысяч людей того и другого пола; затем взято около 60 тысяч лучших пленных… в живых не осталось и трехсот боеспособных людей… реки и рвы вокруг Москвы были запружены наполнившими их тысячами людей… народ очень поредел… на пути в 300 миль не осталось ни одного жителя, хотя села и существуют, но они пусты…» [Записки о России Штадена, Таубе и Крузе, Горсея, Уленфельда].

Эмоциональные и пристрастные обличения летописцев и иностранных наблюдателей дополняют сухие строки внутренних отчетов для служебного пользования по состоянию Деревской и Шелонской пятин: население этих территорий в 1573 г., после завершения опричнины, составляло 9–10 % от того количества, которое проживало в начале XVI столетия. При «обыске» писцы указывали причины запустения обеж, ухода или гибели хозяев: голод, мор, бегство от податей, от насилия войск, двигавшихся в Ливонию по проходившим по пятине дорогам. Из этих ответов получилась такая показательная таблица, отражающая долю запустевших обеж от уровня переписи благополучного 1500 г. [Аграрная история Северо-Запада России. Т. 2, табл. 36]: