Александр II - Анри Труайя Страница 8

Как только свежие части соединились с осажденным гарнизоном, русские перешли в наступление. Этот героический порыв стоил им сокрушительного поражения на реке Черная. Их потери составили восемь тысяч человек убитыми и ранеными. Глубоко опечаленный таким поворотом дел, Александр пишет Михаилу Горчакову: «Хотя это и очень грустно, я не позволяю себе падать духом и сохраняю надежду, что в конце концов мы возьмем верх… Повторяю вам, если Севастополь падет, я буду рассматривать это событие, как начало новой, настоящей кампании». (Письмо от 11 августа 1855 года.) 24 августа союзники подвергли крепость бомбардировке. Михаил Горчаков извещает императора: «Удерживать Севастополь дальше нет никакой возможности… Наши ежедневные потери достигают двух с половиной тысяч человек».

Город представлял собой груду руин. Остававшиеся в строю солдаты находились на пределе своих сил, начинала ощущаться нехватка продовольствия. Несмотря на ожесточенность боев, между французами и русскими существовала взаимная симпатия. Во время кратких перемирий происходили братания солдат и офицеров двух армий. Затем они возвращались на свои позиции и вновь были готовы убивать тех, кого часом ранее называли друзьями. Это была совершенно бессмысленная бойня.

Наконец, 27 августа (8 сентября по григорианскому календарю) 1855 года после серьезной артиллерийской подготовки французы предприняли атаку на Малахов курган. Русские оставили пылающий Севастополь и отступили на северный берег бухты. Известие о капитуляции потрясло российское общество, горько оплакивавшее погибших воинов и тяжело переживавшее позор поражения. Перед лицом национальной трагедии Александр проявил такое же величие, как и его дядя, «освободитель земли русской». Он ощущал себя знаменосцем. 2 сентября 1855 года он пишет Михаилу Горчакову: «Не теряйте мужества, вспомните 1812 год и положитесь на Господа. Севастополь не Москва, а Крым не Россия. Через два года после того, как сгорела Москва, наши победоносные войска вошли в Париж». Героические защитники Севастополя получили от него горячие поздравления и заверения, что земля Херсонеса, «где князь Владимир принял крещение», никогда не будет отдана врагу. Приехав в Москву, он был встречен ликующей толпой. Все понимали, что царь страдает вместе с народом и за народ. Вслед императорскому кортежу неслись крики: «Любимый наш! Как он печален! Боже, утешь его! Помоги ему! Пожалей нас!» (Воспоминания Погодина, опубликованные 10 сентября 1855 года в газете «Московские ведомости».)

В старой столице своей империи Александр собрал военный совет, чтобы выработать план дальнейших действий. Было решено, что вся Южная армия сосредоточится в Симферополе, столице Крыма, чтобы воспрепятствовать высадке новых десантов союзников. Одобрив этот план, император отправился в инспекционную поездку в южные провинции и доехал до Крыма, где устроил смотр войскам, участвовавшим в обороне Севастополя. Его появление было встречено оглушительными приветственными возгласами. Довольный Александр поблагодарил Михаила Горчакова за хороший внешний вид его солдат: «Я вижу, что ваши люди сохранили боевой дух, несмотря на испытания, выпавшие на их долю во время обороны Севастополя, и что их дисциплина, от которой зависит организованность армии, остается на должном уровне». В то же самое время он пишет своему восьмилетнему сыну Владимиру: «Сегодня я раздавал раненым кресты Святого Георгия. Как приятно видеть радость этих храбрецов, которые едва начали выздоравливать, а уже просят отправить их обратно в действующую армию. Каждый день они приходят попрощаться со мной. Среди них много солдат твоего полка». Разумеется, это оптимистичное письмо адресовано ребенку, но нет никаких сомнений в том, что из-за окружавшей Александра атмосферы всеобщего поклонения у него возникло ложное впечатление, будто эта война, несмотря ни на что, является народной, и воины 1855 года так же сильно жаждут реванша, как в свое время воины 1812 года. Зрелище результатов кровавой бойни, как у человека мягкосердечного, вызывало у него душевные страдания, но он не хотел уступать. Это его отец через него отказывался сдаваться. Когда его охватило сострадание при виде раненых в госпитале, он тут же выпрямился и взял себя в руки, словно в него вселилась чужая воля. Если бы он в этот момент взглянул на себя в зеркало, то не удивился бы, увидев в нем мраморное лицо почившего царя.

К счастью для России, наступление зимы отбило у союзников охоту продолжать наступление в Крыму. Военные действия приостановились. Во Франции герцог де Морни, сводный брат Наполеона III, возглавил партию сторонников примирения и вступил в тайную переписку с князем Александром Горчаковым, послом России в Вене и родственником Михаила Горчакова, защитника Севастополя. Очень скоро они пришли к единому мнению, что ради благ, которые сулило заключение мира, стоит забыть об уколах самолюбия. Сближение между Францией и Россией – считали они – вещь вполне логичная и необходимая. Эта война лишь усилила взаимное уважение между двумя нациями. Одновременно с этим в Санкт-Петербурге велись переговоры с представителями Саксонии, Баварии и Вюртемберга. Поскольку все эти сношения носили неофициальный характер, Александр делал вид, будто еще верит в возможность продолжения войны. Очень кстати пришло сообщение о том, что на Кавказе генерал Николай Муравьев взял крепость Карс. Был захвачен весь турецкий гарнизон. Среди пленных оказался английский генерал Уильямс со своим штабом. Русской армии открылся путь к Босфору. Александр воспринял эту новость, как бальзам на рану. Но его радость длилась недолго. 27 декабря Вена в ультимативной форме потребовала от России превращения Черного моря в нейтральную зону, где бы не было ни военного флота, ни морских арсеналов, передачи ей Молдавии и Бессарабии и предоставления союзникам права поставить перед Россией «особые условия», не указанные конкретно. В депеше также говорилось, что отказ выполнить эти требования или отсутствие ответа в течение трех недель будет иметь «серьезные последствия», то есть открытие третьего театра военных действий – на российско-австрийской границе. Контрпредложение России, соглашавшейся на нейтрализацию Черного моря, но отвергавшей какие бы то ни было территориальные уступки и «особые условия», было немедленно отклонено Веной.

В окружении императора зрело недовольство. Большинство его приближенных желали мира, но имелись среди них и сторонники войны до победного конца, которые не уставали повторять Александру, что он ни в коем случае не должен уступать. Анна Тютчева, фрейлина императрицы Марии, пишет в своем дневнике: «Все хотят мира, потому что они трусы. Я же так крепко верю в Бога, его святых, императора и императрицу, что мое сердце спокойно. Я убеждена, что Россия выйдет из этой войны не только с честью, но и со славой». И однажды она осмелилась спросить императора: «Если Австрия обратит против нас оружие, возможно ли, Ваше Величество, что вы обратитесь за поддержкой ко всем славянским народам?» «Очень может быть, – ответил тот, – но для такого ответственного шага, который мог бы спасти Россию, мне потребовались бы люди большой души и большого ума».

Нужно было срочно принимать решение, и Александр вызвал в Зимний дворец всех сановников, находившихся в столице. Слово взял канцлер Нессельроде. «Франция – сказал он – демонстрирует по отношению к нам симпатию… Отказ с вашей стороны подтолкнул бы императора Наполеона III в объятия Англии, и возможно навсегда. Наше согласие сделало бы его арбитром в мирных переговорах, что позволило бы России, как и Франции, прошедшим чистилище этого кризиса, придать своей внешней политике новое направление…» (Франсуа Шарле-Руа: Александр II, Горчаков и Наполеон III.) После этого выступления каждый из присутствовавших высказал свое мнение. Все они, с большей или меньшей степенью убежденности, советовали императору принять ультиматум. Даже граф Блудов, страстный апологет национальной гордости, сравнив Россию с порядочным человеком, на которого в лесу напали бандиты, завершил свою речь следующим образом: «Я сказал бы словами Шуазеля: раз мы не можем вести войну, давайте подумаем о мире!»