Софья Алексеевна - Нина Молева Страница 8

Кто ни вспоминал: в одежде баба строга была, службы церковной ни единой не пропускала. А в келейках своих и посмеяться и пошутить могла. Тетка, княгиня Черкасская Марфа Никитична говаривала, что сердцем у Великой старицы каждый из семейных отогреться мог. Всех жалела.

Вот патриарх Филарет один никогда не заглядывал — очень Великая старица о нем печалилась. Да ведь как угадать, может, потому ее келейки и сторонился, что памяти своей боялся.

Слаб человек — что сам себе строго-настрого не прикажешь, с тем и сердцем не справишься. Каково оно близких-то терять! О Никите Одоевском [20]подумаешь — в глазах темнеет. Горе-то какое, Господи! Сына в одночасье потерять! Вот уж истинно, несведом человек, когда беда в ворота постучит, на каком коне во двор въедет.

1 ноября (1652), на день Бессребреников и Чудотворцев Космы и Дамиана Асийских, вернувшись с охоты, царь Алексей Михайлович написал письмо князю Никите Одоевскому, бывшему на воеводстве в Казани, о посещении своем подмосковной княжеской вотчины села Вешнякова и внезапной кончине сына княжеского Михаила:

«И в тот день был я у тебя в Вешнякове, а он здрав был, потчивал меня, да рад таков, а ево такова радостна николи не видал. Да лошадью он да брат его князь Федор челом ударили, и я молвил им: Потоль я приезжал к вам, что грабить вас? И он, плачучи, да говорит мне: Мне-де, государь, тебя не видать здесь. Возьмите, государь, для ради Христа, обрадуй батюшку и нас. Нам же и до века такова гостя не видать. И я, видя их нелестное прошение и радость несуменную, взял жеребца темно-сера. Не лошадь дорога мне, всего лучше их нелицемерная служба и послушанье и радость их ко мне, что они радовалися мне всем сердцем. Да жалуючи тебя и их, везде был, и в конюшнях, всего смотрел, во всех жилищах был, и кушал у них в хоромех; и после кушанья послал я к Покровскому тешиться в рощи в Карачельския. Он со мною здоров был, и приехал я того дни к ночи в Покровское. Да жаловал их обоих вином, и романеею, и подачами, и комками. И ели у меня, и как отошло вечернее кушанье, а он встал из-за стола и почал стонать головою, голова-де безмерно болит, и почал бить челом, чтоб к Москве отпустить для головной болезни, да и пошел домой…

Князь Никита Иванович! Не оскорбляйся, токмо уповай на Бога и на нас будь надежен».

Седьмого января (1653), в день Собора Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, патриарх Никон ходил в тюрьму и раздал сидельцам тамошним по гривне и по 2 гривны человеку да пожаловал каждому по денежному калачу. На калачи потрачено 3 рубля 23 алтына 4 деньги.

Собинной друг про письмо узнал — разгневался: промысел Божий обсуждать хочешь? Кто ты есть, чтобы утешать от произволения Божия грешника? Кто? Князю бы покориться, о вкладах в монастыри и церкви на помин души сына, по мере богатства своего, позаботиться, а ты его милостью царской утешать вздумал! Гордыня в тебе, государь, гордыня непомерная… Смирение постигать надо. Такой науки тебе на всю жизнь хватит — потомкам завещать придется. На себя погляди: то сын тебе княжий представился не ко времени, то царская дочь ни к чему родилась. Человеческий суд противу Божьего всегда неправый. У тебя власть — тебе о державе денно и нощно радеть надо, не тщеславие тешить…

Чем оправдаться? Разве что молодыми летами? Шестнадцати не было, как на престол вступить пришлось. Да и нынче не перестарок — двадцать четыре всего-то. Всего-то? А великий князь Дмитрий Иванович Донской семнадцати кремль белокаменный ставить почал, от литовцев с тверичанами отбиваться — по совету святителя Алексия.

Кругом прав святейший. Одно счастье — сподобил Господь его на пути своем встретить. И царю облегчение великое, и государству нашему на пользу. Сколько примеров таких было. Что Донской! А государь-батюшка с патриархом Филаретом? Те-то в управление государственное входили, а собинной друг все о церкви печется, об устроении церковном.

16 января (1653) патриарх Никон жаловал на заутрени нищих стариц, вдов и девок милостынею — начетными (заранее приготовленными) гривенными бумажками на 3 рубля и голыми (рассыпными деньгами) на 5 рублей 10 алтын. Раздавал деньги сам патриарх вместе с ризничим дьяконом Иевом в день Поклонения честным веригам апостола Петра.

Намедни святейший сказать пришел, мол, вернулся с Востока троицкий келарь Андрей Суханов, что четыре года назад за море послан был порядок греческого православия смотреть. Задержался, куда как задержался! А тут уж такая смута пошла, что неведомо, какими путями к ней и подступиться. Не царское оно дело, но собинной друг настоял: больно споры завзятые кругом. Того гляди — не приведи, не дай, Господи, беды такой! — к расколу приведут, православные на православных войной пойдут. Подумать, и то страх!

А ведь с пустяков все пошло — собинной друг разъяснил, — с переписчиков. Один слово в слово перепишет, постарается, другой — там недосмотрит, там недопишет, иной раз и присочинит. Еще при великом князе Василии III Иоанновиче [21]править ошибки в церковных книгах Максиму Греку [22]поручили. В толковании-то он как есть горазд, да языка русского толком не знал. Как перевести, выразуметь не мог. От него и вовсе путаница пошла.

На Стоглавом Соборе, [23]при государе Иване Васильевиче, порешили все как есть книги церковные исправить, да не с греческих источников — с переводных самых лучших. А рассудить, кому про то решать: какие лучше, какие хуже? Чей перевод худой, чей отменный? Протопопам? Поповским старостам?

Страшное дело — пожар, а тут как нельзя ко времени пришелся: казалось, спорам конец положил. Сгорел Смутным временем Московский Печатный двор, что при Грозном отстроили. Справщиков книжных жизнь косо куда разметала. Только все едино решать дело надо. Государь батюшка на исправление книг с самого начала правления своего архимандрита Троице-Сергиевой обители Дионисия с помощниками поставил. Уж как обитель почитал, как богословам ее верил. Ан опять незадача. Такая путаница пошла, что справщиков осуждать пришлось.

Спасибо, годом позже патриарх Филарет из Польши вернулся. Властью своей справщиков оправдал, на старые места поставил, к ним иных ревнителей из разных мест добавил. Тут и протопоп Логин из Мурома, и Лазарь из Романова, и протопоп Аввакум [24]из Юриевца. Буйные. Властные. Окромя самих себя, никаких доказательств и слышать не хотят. До того дошли — имя Господа нашего Иисуса как Исус писать стали. [25]Двуперстие нивесть откуда повыдумывали, от аллилуи сугубой — троекратной отказались. Пение многоголосное осудили. Каждый свое вспоминает, что смолоду у какого попа деревенского слыхал али видал. Учености взять неоткуда, а гордыни не стать занимать. Каждый себя первым выставляет.