В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров Страница 8

Рано утром в офицерском блоке появились немецкий старший лейтенант, переводчик и русский полицай. Нам дали команду – собрать свои вещи и проследовать к воротам лагеря. Там нас ожидал большой грузовик. Мы с трудом взобрались в кузов и уселись на деревянных скамейках, бросив под них вещевые мешки и шинели. Мне досталось место впереди – как раз рядом с конвоиром, который оказался дружелюбным и сентиментальным человеком. В конце концов конвоир вытащил из своего рюкзака… большой кусок круглого и зеленоватого цвета Kuchen – пирожное типа кулича, который ему испекла и прислала горячо любящая супруга. Карманным ножиком он поделил этот кусок на несколько порций, самую большую взял сам, а остальные отдал мне и моим товарищам. Конвоир очень медленно и аккуратно ел свой деликатес, а мы моментально проглотили наши порции, не пытаясь разобраться, что это такое. Я от имени всех нас поблагодарил конвоира, похвалив его жену и его самого, так что он чуть не прослезился.

Между прочим, у нас имелась возможность обезоружить конвоира и шофера машины и разбежаться на свободу. У меня такая мысль возникла, но, чтобы осуществить ее, у меня не было ни смелости, ни физических сил, поэтому я не стал говорить об этом другим пленным.

Судя по поставленному перед мостом указателю с немецкими буквами, мы переехали реку Самару, а потом – ее небольшой приток и оказались в городе Павлограде, почти не пострадавшем от военных разрушений, и остановились перед большими решетчатыми воротами довольно крупного пересыльного лагеря, устроенного недалеко от другого притока реки Самары.

Лагерь этот был организован немцами, по-видимому, на месте бывшего военного городка одной из пехотных частей Красной армии. Там имелись большие красные трех– и четырехэтажные кирпичные дома и несколько деревянных одноэтажных домиков и длинных бараков. Большую часть прибывших разместили в бараках, но многие остались на пустыре под открытым небом.

Большинство стекол на окнах домов было разбито, зато в некоторые помещения все же поступала вода из частично восстановленного водопровода. Лагерь со всех сторон окружало плотное заграждение из колючей проволоки, по его четырем углам имелись деревянные вышки, на которых находились часовые, вооруженные автоматами или обычными винтовками. Распоряжались лагерем и руководили его охраной в основном немцы, которых было немного, а часовыми были… итальянцы. Иногда среди персонала лагерной охраны появлялись румыны. Итальянцы и румыны держались по сравнению с немцами не очень солидно и не очень серьезно, что вызывало у наших людей некоторое оживление и чувство преимущества перед ними.

Западная сторона лагеря, на которой главным образом и стояли деревянные домики и бараки, отличалась тем, что за ее оградой находился сильно заболоченный широкий овраг с высокими камышами и водой. В нем было очень много лягушек самых разных размеров, которые часто и громко, а ночами – непрерывно квакали и урчали, не давая никому спать.

…После того как наш грузовик оказался внутри лагеря, нас встретили представитель комендатуры и переводчик из местных пленных. Наш конвоир, быстро спрыгнув с кузова, доложил этому начальству, что привез из Лозовой столько-то пленных русских офицеров, чтобы их определить для дальнейшего пребывания в Павлоградском лагере. Затем мы все сошли с машины, и немец через переводчика сообщил о блоке, где прибывшие должны быть размещены. Я сразу сказал переводчику, что нуждаюсь в лечении желудка, а также страдаю от малярии. Затем повторил все это по-немецки. Офицеру это понравилось, и, задав мне несколько простых вопросов, он приказал переводчику устроить меня в лазарет, а остальных повести в офицерский блок.

Помощник главного врача, записав в приемном журнале мои данные, привел меня в соседний барак, в котором было полно раненых и больных, размещенных в комнатах с окнами, почти не имевшими стекол. Из-за этого в помещениях было очень много комаров и мошкары, которые ночами не давали нормально спать. Стены в комнатах пестрели надписями о том, что здесь был такой-то и такой-то, с указанием даты своего нахождения, а иногда – места жительства. На потолках имелись электролампы, но электричества не было. Из мебели в «палате» были только столик и один стул. Соседи в первую очередь спросили, нет ли у меня курева. Я был вынужден огорчить их.

Выйдя из палаты, вместе с другими больными и ранеными я уселся на траве, наблюдая за двумя итальянскими солдатами из охраны. Солдаты принесли с собой две сумки-сетки. Одна из них была маленькой и с мелкими ячейками, а другая – большой и с крупными ячейками. Итальянцы периодически закидывали большую сетку в воду болота и ловили крупных лягушек, тогда как мелкие уплывали сквозь крупные ячейки. Пойманных лягушек они перекладывали из большой сетки в маленькую, которую постоянно держали в воде. Так примерно за час итальянцы наловили около двадцати крупных лягушек. У бедных лягушек они отрывали задние лапы, клали их в кастрюлю, а тушки выкидывали обратно в болото. Наполнив кастрюлю, «охотники» очистили лягушачьи лапки, нанизали их на проволоку, которую натянули между двумя столбиками, забитыми в землю, а под проволокой разожгли мелкие дрова, чтобы зажарить лапки, подобно тому как это делается при приготовлении шашлыка. Эту закуску они использовали к раздобытой у местных жителей горилке – крепкому самогону.

Посмотрев этот необычный «спектакль» у болота, я зашел в комнату вместе с двумя другими жильцами и познакомился с ними. Один – высокого роста и страшно худой – оказался москвичом, а другой, моложе первого и невысокий, был из Московской области. Оба попали в плен еще осенью 1941 года и пережили жестокую зиму в страшном голоде и холоде, работая на железнодорожных путях. В результате оба они окончательно подорвали свое здоровье. Первый уже не надеялся, что выживет, и полностью утратил силу воли, а голос его напоминал писк малого ребенка. Второй же, наоборот, был очень активен и всеми силами цеплялся за жизнь, мог даже вырвать кусок пищи у товарища, стащить то, что «плохо лежит».

Оригинальной личностью оказался в нашей «палате» бывший таежный охотник с раскосыми глазами. Поговорить с ним мне не пришлось, так как он вообще помалкивал. Общался он главным образом с врачом, лечившим его от нервной болезни, в результате которой у него частично была потеряна чувствительность тела. Врач с фельдшером каждый день втыкали в его оголенную грудь стальные иглы, чтобы установить область, не чувствующую боли. Во время этих процедур пациент стоял совершенно спокойно и подавал голос только тогда, когда возникала боль. Интересно было и то, что в точках погружения игл кровь не вытекала. Врач каким-то способом лечил эту область и радовался, что постепенно она уменьшается.

…Часам к четырем вечера санитары принесли в бачках из лагерной кухни пшенную кашу (к сожалению, горьковатую) и горячую кипяченую воду. Хлеба не дали. Свою порцию каши я уступил «доходяге» москвичу, а кипяток налил в котелок и улегся, поставив его на живот, чтобы таким образом прогреть желудок.

Под вечер я вышел из барака посмотреть на то, что происходило за колючей проволокой. Местные жители гнали домой скот с ближайших лугов, обрабатывали лопатами и тяпками свои огороды. Мне стало так тоскливо, что хотелось плакать навзрыд.