Сад чародея - Геза Чат Страница 8

Бабушка в такие вечера пьет только чай. Она заваривает его до бордового цвета, и пока он готовится, жжет в своей чашке сахар с ромом. Ром горит лилово-синим пламенем и иногда выплескивается из чашки, а бабушка снимает очки, улыбаясь, смотрит на горящий ром и растирает лимон с сахаром.

Папа сначала ест только рыбу, а потом просит принести паприку, соль, перец, горчицу, тмин, каперсы и петрушку. Он берет всего понемножку, добавляет много творога и масла и перемешивает все большой серебряной десертной ложкой. Когда намажешь на хлеб — это ужасно вкусно. Мы с Дежё пробуем все подряд. Мама разрешает все, что мы ни попросим. А если папа скажет: «Мне-то что, пусть едят, только как бы потом не разболелись», она его упрашивает: «Не разболеются, уж я присмотрю».

После ужина папа курит. Я приношу трубку со столика в углу, Дежё — спички с комода, а Эти — сито для табака. Папа медленно набивает большую резную трубку, и разжигает ее. Он выпускает чудесные синие колечки дыма, каждому по три: мне, Дежё и Эти, а если мы попросим, то и маме и бабушке тоже. А потом он читает газету. Мама достает из шкафа «Ветвь оливы» [3]и тоже читает. Бабушка торопливо идет в кухню и уносит с собой ключ от кладовки.

Вскоре приходит Юлишка и приносит полный тазик горячей воды. Пора мыть ноги. Обычно начинает Эти (мы с Дежё решили, что девочки моют ноги первыми). Юлишка сначала намыливает, а потом щекочет, трет и ополаскивает наши ноги, пока они не становятся совершенно чистыми. И тем временем рассказывает три сказки: о человеке с железной головой, о семи воронах и о ведьмах. Лучше всех последняя, та, что о ведьмах.

В это время мама и папа идут в залу. Они зажигают две лампы и открывают пианино. Папа играет, а мама сидит рядом. Они разговаривают, и папа целует маму.

Я слушаю одновременно и сказку Юлишки и музыку, потому что уже хорошо знаю и то, и другое. Музыка очень грустная, ее любят только мама с папой, а мы нет. А если папа играет что-то веселое, то мы, конечно, вскакиваем и танцуем на кровати. (Один раз мы так сломали пружины, но это был не субботний вечер, потому что в субботу нас бы потом за это не выпороли).

Юлишка уносит тазик и вытирает лужи с пола, а мы уже почти дремлем. Но сразу засыпать не хочется. Мы то и дело открываем глаза, ведь еще не пришел Песочный Человек, а пока он не придет, все равно не уснешь. Да и жаль засыпать, когда все так здорово. Дверь в комнату прикрыта, и сюда проникает лишь слабый свет от лампы в столовой. А вот пианино слышно хорошо.

Вскоре приходит бабушка. Она кладет ключи на буфет и наливает воду в большой стакан. Бабушка будет делать воду с сахаром, — слышно, как она достает из сахарницы куски сахара. Можно сосчитать, сколько кусков падает в стакан: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь (их всегда семь). Бабушка заливает сахар водой и размешивает ложкой. Она всегда размешивает воду, перед тем, как внести в комнату, а потом подносит стакан каждому из нас и строго следит, чтобы никто не выпил больше, чем остальные.

Вот теперь можно спать. Бабушка тоже уходит к себе в комнату и начинает раздеваться. Открывается кухонная дверь и заходит Юлишка. Она несет на блюде кувшин и стаканы. Проходит по комнатам — стаканы ударяются друг о друга и позвякивают — и ставит блюдо на стол. Потом снова выходит и через пару минут приносит лампу и ставит ее в комнату к родителям.

И тут появляется Песочный Человек.

Когда мы показываем его папе, он говорит, что это тень от кувшина. И когда папа уносит кувшин, Песочный Человек и впрямь пропадает. Но все равно это вовсе не тень, а Песочный Человек.

Он похож на сову и как будто сидит на краю папиной кровати. Смотреть страшно — до чего он огромный, жуткий и уродливый! Так что мы натягиваем одеяла до самых ушей. Только иногда кто-нибудь отгибает уголок и на секунду выглядывает. Песочный Человек неподвижно ждет, пока мы уснем — и мы должны спать, потому что он так хочет.

А где он живет днем никому не известно. И сколько ни думай, все равно не догадаешься.

Точно можно сказать только то, что субботним вечером у Песочного Человека тоже настроение лучше, чем обычно. Завтра наконец-то будет воскресенье, и мы поздно встанем, и его это радует. Он любит, когда люди много спят. Если вечером мы чувствуем, будто в глазах песок и веки отяжелели, — это тоже из-за Песочного Человека. Вообще-то, и зевота тоже как-то с ним связана.

Между тем родители в гостиной тоже начинают потихоньку готовиться ко сну: закрывают пианино, задувают лампы, и медленно, обнявшись, идут через нашу комнату. Потом я хорошо слышу, как папа наливает себе воды, ставит назад кувшин и пьет.

Песочный Человек растет и вытягивается на стене: теперь всем пора спать.

Папа говорит:

— Завтра я сам куплю на рынке цветной капусты.

Мама что-то отвечает ему, но что — уже не разобрать. Потом папа со свечой проходит по всем комнатам, проверяет, заперта ли дверь, возвращается, задувает свечу и ложится в постель. Теперь уже все легли. Песочный Человек, огромный Песочный Человек, скрючившись и опершись о стену, сидит на краю кровати и внимательно за нами наблюдает.

Из ворот вокзала на площадь вышли два высоких и стройных юноши, и я почти сразу узнал их:

— Братья Вашш!

Мы вместе пошли в город. Было приятно вот так прогуляться в послеполуденной легкости июньского дня. В гимназии мы с братьями Вашш были неразлучны, но после выпуска я не видел их целых четыре года: они учились за границей. Братья были очень рады нашей встрече.

Их лица были еще скорее юношескими, чем мужскими. Точеные носы и живые умные глаза выдавали в них тот особенный тип поздно взрослеющих интеллигентных молодых людей, а в манерах сохранились сердечность и приветливость космополитов, которые казались таким непривычными в гимназии, но все-таки очень всем нравились.

Мы прошли пешком по главной улице и главной площади. Братья спешили. Через два часа им нужно было ехать дальше.

— На самом деле, мы приехали, только чтобы посмотреть сад чародея, — сказал старший.

— Сад чародея? Где это? — переспросил я.

— И правда, ты же не знаешь. Мы тогда никому о нем не рассказывали. Сейчас увидишь. Ты же пойдешь с нами, да? Это недалеко.

От главной площади мы повернули к собору и прошли через парк. Там, на своей привычной скамейке, сидел, погрузившись в чтение, наш старый гимназический учитель Закона Божьего. Мы поздоровались, и он в ответ приветливо помахал рукой. Миновали собор. Братья привели меня на какую-то глухую улочку, о существовании которой я раньше даже не подозревал. Она была узкой и примерно двести шагов в длину.

Ох, и странная же это была улочка! Таких домов, как здесь, я никогда не видел в нашем городе. Они были низкими и простыми по конструкции, но в очертаниях окон, в резьбе на воротах то и дело проглядывало что-то старомодное. На улице на стульях и скамейках сидели старики и женщины с тоскливыми бледными лицами. Какие-то девчушки подметали дорогу и сбрызгивали землю водой, чтобы не поднималась пыль. Однако нигде не было и следа от колес экипажа.