Дочь Сталина - Розмари Салливан Страница 8

25 ноября 1915 года

Ольга Евгеньевна,

я не могу передать, моя дорогая Ольга Евгеньевна, как я вам благодарен за ваше доброе отношение ко мне. Я никогда не забуду ту заботу, которую вы проявили. Я не дождусь того момента, когда моя ссылка закончится и я смогу приехать в Петербург, чтобы сказать спасибо лично вам и Сергею. Но мне осталось еще два года… Шлю наилучшие пожелания вашим мальчикам и девочкам.

С уважением, ваш Иосиф

Этот человек вскоре станет зятем Ольги и однажды предаст ее.

Как только ее младшей дочери Надежде исполнилось четырнадцать, Ольга получила специальность акушерки. Когда Россия вступила в Первую мировую войну, она стала работать в Красном кресте, ухаживая за ранеными, прибывающими с германского фронта. Она практически жила в госпитале и, по словам, ее сына Павла, имела там любовников.

К тому времени, когда они стали жить в Зубалово, Ольга и Сергей были практически чужими людьми. Он приходил с одного конца дачи, она — с другого, и они смотрели друг на друга через длинный обеденный стол. Сергей отошел от дел, хотя, как старый большевик, он по-прежнему верил в дело партии. Ольга была более скептична, она одна из первых догадалась, что же собой представляет ее зять на самом деле.

В длинные летние месяцы на даче жила словно бы типичная грузинская семья — взрывная и горячая. Дедушка Сергей злился, когда дети вертелись за столом, и мог опрокинуть суп ребенку на колени. Ольга вернулась к православному вероисповеданию. Когда дети Сталина и их друзья начинали говорить об атеизме и задевали этим веру бабушки, она отвечала так: «Где душа? Об этом вы узнаете, когда она заболит». Тем не менее, Ольга совершенно не возражала против власти и других преимуществ, которые давало положение ее зятя.

Светлана, голубоглазая и рыжеволосая, была похожа на бабушку. По ее утверждению, Надежда запретила матери бывать в кремлевской квартире из-за того, что та постоянно критиковала преданность дочери большевистскому движению и работе, что мешало проводить время дома с детьми. Возможно, Светлана услышала об этом позже от своих теть: вряд ли такие подробности могли остаться в памяти шестилетнего ребенка. Очевидно, Ольга кричала Надежде, что вырастила четверых детей, хотя Надя, вспоминая свое переломанное детство, могла бы с этим поспорить. Ольга имела взрывной характер, совершенно не имела склонности к самоанализу, и, вполне вероятно, Светлана унаследовала эти черты от нее.

Ребенком Светлана едва ли могла хорошо понимать все эти сложные взаимоотношения внутри семьи. Что видел ребенок? В Зубалово ее бабушка и дедушка, особенно дедушка, полностью заменяли родителей. У Сергея была мастерская в отдельно стоящей избе, и он часто приглашал туда детей, чтобы они поиграли с инструментами и научились делать какие-то вещи. Иногда он развешивал конфеты на деревьях, чтобы дети искали их, устраивал долгие походы за грибами.

Как уже говорилось, многие представители партийной элиты проводили лето в Зубалово. Светлана называла их всех дядями. «Дядя» Ворошилов и «дядя» Микоян приезжали на дачу с семьями. Больше всех она любила старого товарища Сталина Николая Бухарина, с приездом которого вся дача наполнялась смехом. Он научил няню Светланы кататься на велосипеде и всегда приносил на дачу и в кремлевские сады разных животных: ежиков, садовых ужей в банках, ястребов и даже ручную лису. Эта лисица пережила своего хозяина: она бегала в кремлевских садах и после Третьего Московского процесса, на котором в 1938 году Бухарин был приговорен к смертной казни.

Приезжали и другие друзья Сталина, например, Серго Орджоникидзе и его жена Зинаида. Шестилетняя Светлана с детским любопытством наблюдала за взрослой жизнью: Семен Буденный играл на аккордеоне, и все пели русские народные песни. Даже Надя порой танцевала грузинскую лезгинку, а Сталин, у которого был хороший голос, пел. Все сталинские гости начали исчезать в середине тридцатых годов. Только Микоян, Буденный и Ворошилов пережили Сталина. Одни «тети» и «дяди» получали смертные приговоры, другие — долгие сроки, а третьи кончали с собой, как Серго Орджоникидзе. Светлана вспоминает, что ребенком она никак не могла понять, куда все уходят. Люди просто-напросто исчезали, и никто не объяснял, почему.

Когда родилась Светлана, Сталину было пятьдесят два года, и он не любил отдыхать в компании шумных детей. Они с Надей проводили отпуска в Сочи, на берегу Черного моря, где вождь пытался теплыми ваннами лечить свой ревматизм, приобретенный в сибирской ссылке. Иногда на юг отправлялся целый кортеж машин, в которых ехали члены партии. У Светланы сохранилось множество фотографий из этих поездок. Среди них, например, фото Абеля Енукидзе, любимого крестного отца ее матери, на пикнике на пляже, а также фотографии других членов Политбюро: Молотова, Микояна, Ворошилова. Такое совместное проведение отпусков было частью партийной идеологии. У Сталина были сросшиеся пальцы на ноге и из-за несчастного случая в детстве повреждена рука. Он никогда не плавал, а проводил время на пляже за походным столиком, просматривая документы. Только в пять лет родители стали брать Светлану на дачу в Сочи.

Оглядываясь назад в своих воспоминаниях, написанных, когда ей было тридцать семь, Светлана могла говорить только о смерти всех этих людей, но не об их убийцах. «Я хочу записать только то, что я знаю, что я помню и видела сама», — так она пыталась по прошествии времени справиться с психологической травмой. Но здесь уже началось разделение: Зубалово было миром света и волшебства, где летом собирались старые друзья-революционеры и смеялись вместе со своими детьми. Потом все окрасилось в убийственно-черные тона.

Вспоминая о прошлом, Светлана не хотела предавать свое детское счастье. «Золотая клетка» защищала ее от всех перипетий того нелегкого времени: жестокой междоусобной борьбы внутри партии, когда Сталин отстаивал свое господство, уничтожая соперников из числа старых большевиков и партийной элиты; гибели миллионов крестьян, пострадавших от принудительной коллективизации, проведенной для ускорения индустриализации страны. Бесклассовое большевистское общество копировало царский режим: люди снова стали рабами, а их новые хозяева окружали стенами свои укрепления.

Светлана не могла предать волшебство своего первого мира, где она жила ребенком, вне времени и памяти, в месте, населенном любимыми людьми. Должна ли была отразиться на ней несправедливость окружающего мира? В этом-то и был корень парадокса. Как мир чудес мог оказаться полным ужасов? Как отец, который любил и ласкал ее, к которому, по словам няни, она бежала с фиалками и земляникой, чтобы в награду получить пахнущий табаком отцовский поцелуй, мог быть одним из самых кровавых диктаторов своего времени?

Оглядываясь назад, Светлана называла свое детство нормальным, полным любящих родственников, друзей, праздников, удовольствий. Она даже считала его скромным и, возможно, для главы государства это не было большой роскошью, хотя миллионы русских людей в это время были голодными и бездомными.

В своих воспоминаниях она писала о родителях: «Из уважения к их памяти, из чувства глубочайшей признательности и любви к ним за то, чем они все были для меня когда-то в том солнечном доме, который зовется «детством», я должна о них рассказать».