Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов - Андрей Раевский Страница 8

Поутру был развод резервной гвардии короля прусского. Люди прекрасные, одежда и вооружение также весьма хороши. Кажется, что на лицах этих мужественных юношей заметно нетерпение лететь на поля славы и мщения, разделить победы и раны с великодушными мстителями за честь и свободу Германии. Грозный пример непостоянства и ничтожности слабых смертных! За год перед этим те же народы, может быть, те же самые люди готовили низложение России.

Бреславль и вообще вся Силезия славится суконными, полотняными и многими другими фабриками. Шерсть здешних овец, исключая испанскую, лучшая в Европе. Везде видите трудолюбие и деятельность жителей.

За воротами Бреславля, когда я выезжал из оного, встретил меня молодой человек и весьма вежливо просил довезти до Неймарка. С почтальоном сладил он весьма скоро, и я согласился тем охотнее, что одному в незнакомой земле ехать весьма скучно. Это был офицер 9-го конного полка, фамилии не помню, добрый человек, только, к сожалению, подобно многим и моим соотечественникам, он заражен был несчастной страстью говорить весьма плохо по-французски. Уверения мои, что я разумею немецкий язык, не помогли нимало, он не переставал всю дорогу говорить несвязный вздор, из которого я мог понять только, что каждый шаг ознаменован здесь славой Фридриха, что храм, виденный нами на вершине Подоблачной горы (Schattenberg), построен этим героем в признательность высочайшему покровителю, который даровал ему силы и средства с горстью прусаков сражаться с соединенными силами почти всей Европы. От Бреславля до Неймарка четыре мили с половиной. Проехав около трех миль, почтальон остановился. Несмотря на то что здешние лошади, даже курьерские, бегут не более шести верст в час, такая большая станция весьма тягостна для них. У ворот постоялого двора встретил нас неопрятный немец, мы вошли в комнату. Человек десять крестьян, с важным видом, в шляпах, сидели за столом, курили трубки и ели картофель. Какая роскошь!

В Неймарке простился я со словоохотливым прусаком и уже поздно ночью прибыл в Лигниц. На другой день отдал свои бумаги и получил приказание дожидаться здесь главной квартиры нашего корпуса. Часу в десятом генерал Беннигсен выехал – и я, в ожидании полков своих, имел время видеть все достопамятное в этом месте. Город довольно велик и хорошо построен. Много есть прекраснейших садов, искусных водопроводов и, что в Германии совсем не редкость, вместо колодцев фонтаны, украшенные разнообразными скульптурными изображениями. Особенно отличается красотой дом академии и вообще все здания, его окружающие. Уверяют, что прежде академия была в цветущем состоянии, но теперь она совершенно опустела. Учителя и учащиеся – все, кто мог носить оружие, пошли в войско. Хвала вам, неустрашимые прусаки! Настало время славы и мщения! Дорого заплатили вы за свою беспечность и неуместное великодушие! Благородная политика прусского кабинета в 1795 году побудила Берлинский двор даровать мир бедствующей республике сей, неосторожный поступок был причиной возвышения Франции, а вместе с ней и Наполеона. Чем же заплатил за это великодушие тиран, на развалинах безначалия воздвигший кровавый трон самовластия? Ненависть была мздой за благодеяние, уничтожение Пруссии – наградой за возвышение! И прусаки, со времен бессмертного Фридриха привыкшие гордиться своим именем, раболепно склонили выю под ярмо жестокого победителя, и юная монархиня, живой образ величия и добродетели, в цвете молодости, не могла пережить славы отечества, скорбь и сетование явились на стогнах градов и в хижинах сел печальных. Жестокий разрушитель Пруссии, не довольствуясь унижением оной, насильственно заставлял сынов ее ковать цепи на самих себя. Для свершения несбыточных его замыслов легионы Пруссии двинулись войной в мирную страну владычества Александра. Благо им, что оковы хищника разрушены могущественной десницей России, что стезя славы, пораставшая уже травой, проложена снова всеобщим восторгом к независимости и любовью к отечеству. И действительно, никакое перо не может изобразить единодушного, пламенного патриотизма здешних жителей. Гордый барон и его подданный, богатый купец и бедный поденщик – все становятся в грозные ряды мстителей. Никакие преимущества, кроме личных, не дают права на возвышение, и теперь не почитается редкостью видеть графа под начальством ремесленника. Наполеон раскается в излишнем презрении, которое всегда оказывал к сему храброму, великодушному народу. Если бы те же чувства одушевляли прусаков при Ауерштедте и Йене, рубежи России остались бы неприкосновенны, престол Фридриха Вильгельма озарился бы новой немеркнущей славой.

Можно сказать, что все государство превратилось в лагерь воинский. Кроме войск регулярных формируется более ста тысяч земского ополчения (Landwehr), [3]и сверх того каждый гражданин, исключая расслабленных и дряхлых старцев, обязан, в случае приближения неприятелей, защищать город или село, в котором живет. Итак, брань эта не есть обыкновенная брань честолюбия и политических расчетов. Одно, даже несколько важных сражений не могут решить ее участи. Целый народ дал клятву погибнуть или победить. Испанцы и русские показали на опыте, что в силах сделать нация, защищая свою свободу. Итак, успех союзников не может быть сомнителен.

В Лигнице видел я две книжные лавки и типографию. Церкви католические и лютеранские довольно огромны. Я был в двух, ходил по древним гробницам рыцарей, мечтал о столетиях давно протекших, и признаюсь, взирая на настоящее, не завидовал славе поколений минувших. Все надгробные памятники, в древних храмах Германии существующие, ясно изображают горестную эпоху усыпления разума человеческого. На камнях, покрывающих тела усопших рыцарей и славных женщин того времени, грубый резец увековечил изображения и имена усопших, а вместе с тем и печальное воспоминание об упадке наук и художеств. Я видал старинных резных идолов работы сибирских язычников, они весьма отвратительны, но немецкие произведения древних веков не могут спорить о первенстве. Всего более понравились мне в здешних церквах черные доски, на которых золотыми буквами начертаны имена воинов, живших в том приходе и погибших на поле чести. Мне кажется, никакой обелиск не может быть приличнее и величественнее. Всякое звание имеет собственно ему принадлежащую славу, слава поддерживает героя на скользком пути побед и величия, могущественный, волшебный глас ее дает ему бодрость презирать коварство и зависть душ низких, для нее мореходец борется со смертью и стихиями, она поддерживает деятельность министра в трудах кабинета. Какое возмездие может быть утешительнее для воина, когда, готовясь к видимой, почти неизбежной гибели, он уверен, что религия и Отечество обессмертят память его? Смелый юноша увидит имя отца на скрижалях славы и чести – и с благородной гордостью устремится по следам его. Он не позавидует пышному, роскошному тунеядцу, который еще при жизни исчезает во мраке небытия, не променяет скудного, но славного своего жребия на участь безумных себяубийц, погребенных в злате… Стремление к славе истинной есть страсть высокая, нераздельная с мыслящим составом нашим, – оно есть тайное знамение будущего вечного бессмертия. Жалок безумец, живущий для настоящего! Для него нет потомства, нет вечности, но есть казнь гораздо ужаснейшая – презрение современников.