Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин Страница 8

Конечно, к 1954 году Андропов был слишком малозначительной фигурой в партийной номенклатуре, чтобы считать ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла (а тем более должность посла в одной из стран «народной демократии») опалой. Но с точки зрения карьерного роста полученная им должность действительно была, пусть не тупиковой, но не слишком перспективной. Для того чтобы посол СССР в Венгрии смог рассчитывать не просто на ординарное служебное повышение, но на внедрение в кремлевскую элиту, в «подведомственной» ему стране должно было произойти нечто чрезвычайное, такое, что дало бы возможность послу в полной мере проявить свои далеко не только профессиональные качества и заставить обратить на себя внимание руководства КПСС. В чем можно быть уверенным – далеко не каждый дипломат сумел бы как следует воспользоваться представившейся возможностью отличиться.

Андропов своего шанса не только не упустил, он воспользовался им блестяще, хотя тот выпал ему отнюдь не сразу. Летом 1954 года, когда его назначали послом, «венгерский участок» советской внешней политики не считался кремлевскими стратегами самым сложным на восточноевропейском и центрально-европейском направлении, куда больше занимали их в то время германский вопрос и проблема нормализации отношений с Югославией. «Во внутренних событиях в Венгрии не ждали чего-либо неожиданного и плохого. Спокойно было», – вспоминал позже Молотов [15]. Еще далеко было до осени 1956 года, времени острейших столкновений, когда до прибытия высокопоставленных эмиссаров из центра послу в ежечасно менявшейся обстановке иной раз приходилось самому принимать ответственные решения. Пока же на долю Андропова и его подчиненных выпадала по большей части рутинная работа – сбор информации о положении в стране и правящей партии, настроениях в венгерском обществе. Эта информация оказалась востребованной в начале 1955 года, когда с подачи венгерского партийного лидера Матяша Ракоши послеста-линское «коллективное руководство» КПСС подвергло резкой критике за «правые перегибы» премьер-министра Имре Надя, вызванного в Москву для серьезного разговора. В апреле того же года И. Надь был отстранен от своей должности, выведен из партийного руководства, а позже, в декабре, исключен из партии по обвинению во фракционной деятельности [16].

О методах работы Андропова в роли посла свидетельствуют как его донесения из Будапешта, частично опубликованные [17], так и отзывы коллег. «Андропов не боялся принимать ответственных решений, но при этом проявлял разумную осмотрительность, избегал чрезмерного риска», – вспоминает Крючков [18]. Эти слова вполне подтверждаются записями бесед Андропова с членами руководства Венгерской партии трудящихся (ВПТ). Встречавшиеся с советским послом функционеры не только систематически информировали его о ситуации в стране. Весной 1956 года, когда внутри партии разгорелась острая борьба за власть, к послу по традиции, сложившейся еще при Сталине (и обусловленной характером отношений между СССР и странами Восточной Европы), все чаще обращались за советом даже по вопросам сугубо внутренним. Зная, насколько весомо мнение посла соседней великой державы, Андропов, как правило, не решался давать какие-либо конкретные рекомендации без предварительного согласования с Москвой. Так произошло, например, 7 мая 1956 года во время его беседы с членом Политбюро Иштваном Ковачем, который на волне XX съезда КПСС возглавил созданную под давлением партийного актива комиссию по делу бывшего министра обороны Михая Фаркаша, причастного к организации «дела Ласло Райка» и других репрессивных акций конца 1940-х – начала 1950-х годов и избранного на роль «козла отпущения». Ковач довольно неожиданно спросил у посла совета, надо ли привлекать Фаркаша к суду – компрометирующих его материалов было собрано к этому времени вполне достаточно. Андропов доносил в МИД, что «уклонился от ответа, сказав лишь то, что дело Фаркаша, по его мнению, следовало бы расследовать так, чтобы от этого укрепился авторитет партии и ее руководства среди венгерского народа» [19]. Проблема, собственно, состояла в том, насколько результаты работы комиссии угрожают положению Ракоши, запятнанного причастностью к репрессиям не в меньшей мере, чем Фаркаш. Решать же вопрос о дальнейшей поддержке Москвой первого секретаря ЦК ВПТ могло только самое высокое кремлевское руководство.

Личные качества, несомненно, накладывают отпечаток на деятельность любого дипломата, тем более важно их учитывать, когда речь идет об Андропове, при всей своей осмотрительности человека крайне честолюбивого, амбициозного и обладавшего всеми данными для заметного возвышения по ступеням служебной лестницы. Однако распорядиться своими личными качествами любой дипломат мог только в рамках принципиальной политической линии, направленной на утверждение в Восточной Европе советского проекта как универсального и образцового. Следование этой линии и строгое выполнение указаний, поступавших из центра, не означало, конечно, что послы никогда не превышали своих полномочий и не вмешивались, ссылаясь на мнение КПСС, во внутренние дела стран «народной демократии». Иной раз это вызывало жалобы, на которые в Москве считали нужным реагировать. Так, в 1954 года после жалобы польского лидера Болеслава Берута посол СССР в Польше Г. М. Попов был отозван из Варшавы и подвергся резкой критике Н. С. Хрущева на июльском пленуме ЦК КПСС 1955 года за нетактичное вмешательство в дела ПОРП, иногда доходившее до оскорбительных выпадов в адрес ее руководителей.

Горький опыт Попова не могли не учитывать его коллеги в других странах «народной демократии», и в том числе недавно назначенный посол в Венгрии. Жестко отстаивая интересы Москвы, как они виделись из Кремля, Андропов поддерживал совсем иной стиль в отношениях с венгерскими лидерами. Он не только категорически не допускал окриков, но соблюдал все правила дипломатического этикета, облекая даже самые жесткие рекомендации в форму «советов» и там, где можно, проводя линию СССР чужими руками – через наиболее доверенных, преданных Кремлю и советской модели представителей венгерской партноменклатуры.

Эта линия после XX съезда КПСС подлежала определенной корректировке, ведь обстановка за годы, прошедшие после смерти Сталина, заметно изменилась. К середине 1950-х годов в странах «народной демократии» все отчетливее обнажаются симптомы глубокого кризиса в экономике, свидетельствуя о несбыточности сталинской программы форсированного построения в них социализма и настоятельно требуя изменения курса. На фоне объективных трудностей возымел действие и субъективный фактор. Хрущев на XX съезде не только осудил Сталина, но и заявил о многообразии форм продвижения к социализму, и это поставило в непростое положение лидеров братских партий, служивших «верой и правдой» официальной Москве и советскому проекту. Видимый поворот в политике