От летчика-истребителя до генерала авиации. В годы войны и в мирное время. 1936–1979 - Николай Остроумов Страница 8

На следующее воскресенье мы устроили праздник. Приехала из Ленинграда тетя Женя, а мама пригласила к нам Брянцевых – Ольгу Викторовну с мужем. Последний, будучи инженером института имени И. П. Павлова, пригласил мою маму на работу в Колтуши. Приехала Вера Алексеевна Чикина, окончившая с моей мамой гимназию и учившая меня по литературе и русскому языку в Брянске. Я был очень рад встретиться со своей учительницей. Я вспомнил, как она вызвала меня для ответа по произведению Пушкина «Евгений Онегин». Я начал со слова «значит», а Вера Алексеевна оборвала меня и сказала: «Ничего не значит, садитесь».

В первые дни в Ленинграде я купил патефон и пластинки с романсами, которые в советские времена запрещались для молодежи. В разговоре я сказал Вере Алексеевне, что купил такие пластинки. Она ответила: «Я очень люблю романсы и считаю запрещение их для молодежи ошибкой комсомольских руководителей. Ведь в романсах изливаются переживания людей, это надо уважать». Все согласились с этим и прослушали несколько романсов русских композиторов и артистов.

Отец лишь на несколько дней отпросился с работы и уехал теперь рассчитаться с днепропетровским заводом, тем более что ему в Колтушах обещали работу, на которую он согласился. Так я восстановил родную семью.

Из Ленинграда я поехал в Брянск. Моя бабушка и тетя Леля собирались перебраться в скором времени к моей маме в Колтуши. Ее сын Иван Иванович Говоров после окончания техникума работал в Москве на Центральном телеграфе. Обещал, как только дадут отпуск, перевезти свою маму и больную сестру в Колтуши.

Перед отъездом из Ленинграда моя мама попросила меня, если я буду в Брянске, зайти к И. П. Воротникову, показаться ему в морской форме летчика-лейтенанта и сказать, что не стал бандитом, как он пророчил мне в Симферополе. Дряхлый старик нашел мужество извиниться передо мной и просил передать извинения за его неправильные и незаслуженные оскорбления моей матери. Он сожалел, что допустил непростительные ошибки.

В Брянске ближе к вечеру я решил заглянуть к Людмиле Макеевой. На подходе к дому я встретил двух стоявших молодых парней. «Уж не к Людмиле вы идете?» – спросили они, увидев перед собой лейтенанта в морской форме летчика. Я ответил, что это моя однокурсница по строительному техникуму. «Эх, командир, вы опоздали. Недавно она вышла замуж и уехала из Брянска». Я не пошел в дом Макеевых, так как посчитал, что вряд ли теперь надо ее искать и вносить своим присутствием определенную неприятность. Воспоминания о ней часто возникали в моей памяти как несостоявшееся желание быть ближе к ней. В Брянске я узнал, что мои старые друзья по школе и техникуму Володя Голованов, Крайзах и Яков Яшин учатся в Свердловске. Взял их адреса в надежде, что проездом к месту службы в Свердловске на вокзале я встречусь с ними.

В Москве я долго не задержался, купил необходимые в первую очередь пять банок сгущенного молока. Зная, что придется ехать до Владивостока 14 суток, рассчитывал, что буду пить чай со сгущенным молоком, которое я очень любил. Деньжат было уже в обрез, поэтому рассчитывать на железнодорожный ресторан я не мог.

В Свердловске на вокзале я встретил своих друзей. Обменялись короткими рассказами о прошедшем и о планах на будущее. «Вы в ближайшее время, – сказал я друзьям, – закончите институты, а я пока буду со средним военным и незаконченным высшим, но я надеюсь, что в будущем постараюсь от вас не отставать». Пожелали друг другу успехов и обещали писать хотя бы эпизодически весточки.

Проезжая озеро Байкал, как и все пассажиры, восхищался необыкновенными пейзажами. На станции Слюдянка местные рыбаки предлагали байкальскую рыбу. Купил одну побольше – омуль и поменьше – хариус. В связи с покупками в вагоне стало веселее.

Во Владивосток прибыли рано утром на четырнадцатый день пути. У военного коменданта я узнал, как добираться до части назначения. Местный поезд отходил туда поздно вечером. Комендант предложил отправиться в экипаж. Так называлось здание, в котором прибывающим военным морякам можно было отдохнуть и получить питание. Что я так и сделал. В 22 часа я уже был в поезде. Проехали станцию Угольная, где был аэродром истребителей Смоляниново. Здесь стояли флотские бомбардировщики. Потом станция Царевка и, наконец, Петровка.

Было уже первый час ночи. Узнав, где аэродром, отправился в его сторону. У ворот комендатуры аэродрома предъявил командировочное предписание. Дежурный провел меня к зданию, где размещался штаб 32-й отдельной истребительной авиаэскадрильи ВВС Тихоокеанского флота. Затем меня отвели на ночлег в комнату приезжающих. Я проснулся лишь в девять часов утра. Разбудили меня бывшие курсанты нашей школы, а ныне лейтенанты-сокурсники Кокорев, Сдобников и Титов, прибывшие на сутки раньше меня. Вместе пошли в штаб эскадрильи. По пути они рассказали, как устроились. Попросту говоря, в селе Петровка сняли комнату у местных крестьян.

Доложили начальнику штаба, а затем командиру эскадрильи об окончании военной школы морских летчиков в Ейске. Были заданы вопросы: какие оценки были в ходе обучения, были ли взыскания. Командир эскадрильи спросил начальника штаба, в какой отряд назначить прибывшего. Ответ был – во 2-й отряд в одно звено всех четы рех молодых летчиков. Это позволит подготовить единую программу ввода их в строй. Командир согласился и сказал, что свободных квартир в нашем маленьком гарнизоне пока нет, идет их строительство, а пока надо, как сделали ранее приехавшие лейтенанты, подыскать в селе комнату.

В строевом отделении я получил пропуск в гарнизон, а в финансовом – денежное довольствие. Последнее выражалось в трехмесячном окладе, как это положено всем военнослужащим, прибывавшим на Дальний Восток. Зайдя в сельскую почту, я отправил деньги маме и бабушке.

Просмотрев несколько домов, я выбрал один, где не содержали домашних животных и птицу (все это было у хозяина в теплом сарае). Маленькая комнатка рядом со светелкой меня устраивала. Семья хозяина состояла из трех человек: хозяина, его жены и их дочери, учившейся уже в старшем классе. Хозяйка дала мне деревянную кровать, матрас и подушку, набитые сеном. Остальное, сказала, «вы можете купить в сельском или гарнизонном магазинах». Я так и сделал. Хозяину я заплатил, как попросил, за текущий и последующий месяц.

На следующий день мы познакомились с командиром нашего звена истребителей И-15. Наступил 1937 год, и зима вступила в свои права, правда, сильных морозов еще не было. Получили положенное недостающее зимнее обмундирование: барашковую шапку-ушанку, всю летную экипировку, в том числе меховые комбинезоны, кожаное теплое пальто, унты и шлем с летными очками, а также меховые перчатки и теплые носки.

На следующий день в семь часов мы были на спортивном футбольном поле, одетые в теплую спортивную форму. Зарядка шла в темпе в течение 20 минут. После, переодевшись в летное обмундирование, к 8.00 мы уже были на аэродроме. В большом самолетном ящике, приспособленном под классную комнату, ровно в 8.00 вошли командир отряда и звена. Старший по возрасту лейтенант Сдобников дал команду: «Встать, смирно!» – и доложил им о прибытии. Затем командир поздравил нас с прибытием в эскадрилью и пожелал успехов. Последовали недолгие указания командира отряда, и после его ухода началось занятие командира звена, изучение аэродрома, а он весьма неровный. В конце пробега уже не видно севшего самолета. «Сейчас зима, аэродром покрыт снегом, будем летать на лыжах», – успокоил он нас. Отметил по схеме видимые с воздуха заметные ориентиры. Показал ориентиры для взлета, а на посадке обязательный проход над каменным зданием столовой, через которую надо было проходить с учетом ветра на определенной высоте. Это важно потому, что летное поле ограниченное и надо обязательно садиться у «Т», не ближе, и можно с небольшим промазом от «Т». В первом случае возможна поломка самолета, во втором – отметка «двойка».