Стендаль - Сандрин Филлипетти Страница 8

Начинающий кавалерист был избавлен от этого кошмара только вмешательством доброго человека: Франсуа Мари Бурельвилье, капитан Третьего кавалерийского полка, из милости взял его под свое покровительство. Он сделал поистине доброе дело: ведь юноша не только ничего не понимал в верховой езде — он вообще никогда не видел армии. Позднее капитан обучит его азам кавалерийского дела, а также некоторым приемам фехтования — тому, что необходимо, чтобы выжить на войне. Они вместе совершили переход и вместе расположились на постой. В дороге время проходило у них в интересных разговорах вперемежку с маленькими опасностями, которые только приводили Анри в восторг: ведь ему было всего лишь семнадцать с половиной лет. «По счастью, моя швейцарская лошадь была спокойна и рассудительна, как швейцарец. Если бы она была итальянкой, а значит, коварной, то она сто раз могла бы меня убить».

В Вевэ, услышав колокольный звон, он взобрался на церковную колокольню и оттуда любовался озером, раскинувшимся перед его глазами: «Там, кажется, я был ближе всего к совершенному счастью». Может быть, в его жизни наконец настали лучшие времена? В Лозанне он не сумел достать саблю из ножен, чтобы утрясти некий вопрос с квартирой, и признался своему ошеломленному наставнику, что вообще никогда не держал в руках оружия. И еще неожиданно оказалось, что он тонко чувствует красоту природы — это он, который всегда считал, что равнодушен к ней… Теперь он оценивал себя как «дилетанта, оказавшегося в армии, чтобы повидать мир, но имеющего призвание к написанию комедий — как Мольер».

Швейцарцы, с которыми они общались каждый день, не могли не рассказывать им об опасностях Гран-Сен-Бернара — но от этого ликование Анри только возрастало. Он не задумывался ни о риске перехода через перевал, ни вообще о его целях. Призма подобного воодушевления, конечно, прекрасно преломляет действительность для того, кто живет мечтами, но переход через перевал все же должен был произойти не в мечтах, а в реальности. Что стало бы с ним, если бы он шел один? «На определенной высоте холод стал совсем пронизывающим, зябкий туман окутывал нас; весь наш путь был завален снегом. Этот путь — узенькая тропинка между двух каменных стен — был покрыт слоем тающего снега толщиной в несколько сантиметров, а сверху на нас катились камни… Время от времени попадались трупы лошадей, и тогда моя начинала артачиться. Однако гораздо хуже стало, когда она уже прекратила артачиться. Что ж, в сущности, это была всего лишь кляча».

55 тысяч человек прошли через перевал на высоте 2472 метра, терзаемые холодом и сыростью. К тому же им нужно было тянуть с собой груз — лошадей, пушки, снарядные ящики. Ледники были неприступны, тропы непроходимы, но резервная армия преодолела все препятствия. Анри добрался до вершины «совершенной мокрой курицей» и сетовал на изнеженность своего воспитания, которое сделало из него «пятнадцатилетнюю девицу, попадавшую под дождь не более десятка раз в своей жизни».

После краткой остановки в приюте Гран-Сен-Бернара, где монахи дали измученным солдатам по полстакана вина и по куску хлеба и сыра, начался долгий спуск в долину. Анри продвигался осторожно, держа двумя пальцами свою лошадь под уздцы, — чтобы не сорваться в пустоту. В Аосто он, однако, не преминул полюбоваться древнеримской аркой. Кавалерия и артиллерия в обход горы Альбаредо продвигались через деревню Бард, под обстрелом батарей форта. Капитан Бурельвилье и его протеже расположились на бивуаке в полулье от неприятеля. Австрийские пушки стреляли картечью. Этот ужасный грохот привел Анри в состояние «безумного волнения». На войне, оказывается, и в самом деле опасно! И они находятся в пределах досягаемости!

Бравируя, он провел несколько минут на краю скалы на виду у неприятеля: «Так я в первый раз попал под обстрел. Это чувство было сродни ощущению девственности, и оно угнетало меня так же, как и сама девственность».

После Барда вся дорога была усеяна трупами лошадей и всякими отбросами — это сразу вызвало у Анри соответствующую физиологическую реакцию. Здесь же юный кавалерист в первый раз испытал это будоражащее чувство — находиться среди колонн героической наполеоновской армии на марше. Впрочем, в конце переходов, по вечерам, доблестная солдатня занималась грабежами и стычками из-за жилья. Местные жители были в ужасе…

Вот уже и Новара. Молодой человек решает сходить в театр, несмотря на предостережения Бурельвилье: наставника тревожат его неопытность и неумение обращаться с оружием, и он уже чуть ли не видит юношу убитым. Анри не сдается и оказывается прав: в опере дают «Тайный брак» Доменико Чимарозы. Впечатление от оперы превзошло все его ожидания: этот вечер навсегда сотрет из его памяти Париж и родной Дофине. «Жить в Италии и слушать ее музыку — вот что стало подоплекой всех последующих поступков в моей жизни».

10 июня 1800 года, через восемь дней после Первого Консула и его личной гвардии, юный Бейль вошел в Милан.

Не успев сойти с лошади, он встретил своего кузена Марсиаля. «А мы думали, что вы погибли!» — воскликнул тот. По-доброму расположенный к младшему родственнику, он повел Анри в Каза д’Адда, что на Корсо ди Порта Нуова — ныне виа Манцони, — где он сам стоял на квартире. Анри едва успел попрощаться со своим благодетелем Бурельвилье, который помог ему добраться до столицы Ломбардии живым и невредимым. С ним он больше не встретится.

Дворец Каза д’Адца, несмотря на недостроенный фасад, произвел на Анри сильное впечатление. Слуги приняли у него лошадь и вещевой мешок; затем в великолепном салоне ему подали отбивные — он нашел их восхитительными. Так Милан сразу стал для него «самым прекрасным местом на земле» — и любовь к нему останется в его сердце навсегда.

Все вызывает его восхищение в этом городе — «в пять раз больше Гренобля и удобно построенном»: архитектура и музыка, многочисленные кафе и приятный образ жизни. Он не скупится на похвалы Ла Скала — «этому первому театру в мире»: здание роскошно декорировано, а по величине — «с половину площади Гренет». Но «здесь дают одну и ту же оперу в течение пятнадцати дней; музыка божественна, а актеры отвратительны».

Ла Скала занимает теперь главное место в жизни Анри. Этот театр был не только театром — он служил светским салоном всему городу, и этим салоном никто не решался пренебречь: здесь назначались встречи, завязывались интриги. Все ложи были заранее заказаны, и начинающему меломану оставалось довольствоваться той, которая была отведена для штаба, — по крайней мере, она находилась в партере. Впрочем, для него это не имело значения — ничто не могло умалить его восторг. Для довершения блаженства ему оставалось только выучить итальянский язык. Это не представляло бы никакой трудности, если бы он не был снова вынужден заниматься противной бумажной возней: заботливый родственник Пьер Дарю прикомандировал его к своему кабинету в Каза Кастельбарко. Зато Марсиаль, который относился к нему как к равному, старался его развлечь. Хотя Анри и находил его недостаточно романтичным — сам-то он доводил эту свою склонность до экстравагантности, — но именно этому развязному соблазнителю он был обязан открытием «очаровательной любезности женщин этой страны».