Мой век - Геда Зиманенко Страница 8

Дважды наступал голод. Один был особенно жуткий. Нас спасала только школа: американское общество ARA [3] присылало туда помощь. Мы получали в школе тарелку маисовой каши, приправленной кокосовым маслом, а иногда нам давали с собой консервные банки с едой, на которых был нарисован то негр с бананом, то индеец.

Банки с картинками возбуждали детское воображение, а Майн Рид и Жюль Верн подстегивали к действию. Доля помешался на этих банках и решил бежать в Америку. В каникулы он сказал нам по секрету, что поедет с товарищем в Америку и чтобы мы молчали и готовили для него сухари — сушили хлеб на солнце. У его товарища, сказал Доля, друг работает в пароходстве, и, когда объявят, что пароход уходит в Америку, он, Доля, проберется в трюм и уплывет. Папе говорить было нельзя — это грозило нечеловеческой поркой, поэтому мы молчали.

В один прекрасный день Доля сказал: «Я ухожу». Я и Шурочка поплакали, а он пообещал написать из Америки — и исчез. Через какое-то время мама забеспокоилась, у нас спрашивает — а мы делаем вид, что ничего не знаем. На третий день подключился папа: «Как не знаете?! Знаете!» Стали ругать Сеню. А Сеня всегда если сам что натворит, то молчит — а за его грехи попадает Доле. Не знаю уж, как они разузнали, но выяснили весь план и даже рейс парохода. На пароход дали телеграмму. Долю отловили в Севастополе уже в трюме корабля и привезли домой. Отец устроил Доле громадную порку. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы мама не прикрыла Долю своим телом. Но, несмотря на неудачи и наказание, страсть к путешествиям осталась у Доли навсегда.

Двадцатые годы были временем страшных бедствий и разорений. Мы тоже жили на грани бедности, но папа не только покупал книжки, но и приобрел для нас пианино — и мы, трое старших детей, стали заниматься музыкой. Помню мою молоденькую учительницу со своей мамой и новорожденной девочкой. Жили они в большой красивой квартире. Ходила я к ним по бульвару Крым-Гирея [4]. На жизнь она зарабатывала непривычными, по-видимому, для нее уроками музыки. Часто отвлекалась — то покормить ребенка, то пошептаться с заходившей мамой. Однажды она попросила меня посидеть с ее малюткой, а сама вместе с мамой куда-то ушла. Вернулись они через несколько часов в слезах. Я вышла из их квартиры с ощущением тяжелого горя, навалившегося на эту милую семью. Дома я услышала, как папа сказал, что в этот день расстреляли офицеров, служивших в царской и белой армиях.

Затем к нам стал ходить высокий тощий учитель в берете. За глаза мы прозвали его Дон Кихотом. Наказывал он нас линейкой — бил по рукам за неправильную постановку рук. Сеня первым отказался от занятий и стал сам учиться игре на мандолине — и неплохо играл. Я занималась вплоть до отъезда к тете, но выучилась немногому. Когда деньги кончились, мама хотела отказать учителю, но он сказал: «Я буду заниматься с детьми за чашку чая с сахаром», — и уроки продолжились.

…Дальняя улица нашего детства. Левый конец улицы, где начиналась нумерация домов, спускался к реке Салгир, в которую нельзя было нырнуть, нельзя поплавать, даже нельзя нормально окунуться. Валуны, камни и камешки, среди которых журчит водичка, — такой я помню Салгирку. Правый конец улицы, где нумерация доходила до го-го дома, упирался в футбольное поле. В счастливые годы, когда завершилась гражданская война и установилась власть Советов, когда не было голода и не свирепствовала холера, когда уже перестали напевать «цыпленок жареный», на футбольном поле по воскресеньям играли местные спортсмены-любители. А от домов четной стороны улицы и до горизонта шло поле, все лето алеющее пионами и маками. Это была наша территория, плацдарм казаков-разбойников для всех мальчишек и девчонок улицы. И заводилой для всех ребят был Доля.

Приезжает тетя Вера

Мама всю жизнь ждала известий от младшего брата Беньямина, пропавшего на войне. А бабушка Ханна продолжала надеяться на встречу со своей дочкой Виттой-Верой, которая в начале войны уехала на курсы стенографисток. Каждое лето бабушка развешивала приданое дочки для проветривания: большой норковый палантин, отрезы, кружева. Папа не верил, что Беньямин и Вера когда-нибудь объявятся. Но однажды бабушка получила телеграмму: «Еду с мужем. Вера».

Мы стали готовиться. Обсуждали, где принимать — в нашем доме или у бабушки с дедушкой. Решили, что лучше у нас: тут кухня большая, да и в целом попросторнее, чем в конуре у бабушки с дедушкой.

И вот в один прекрасный день на нашу улицу въехал открытый автомобиль-ландо. Это был первый автомобиль на Дальней улице. Набежали дети, которые впервые в жизни увидели машину. Мы все думаем: кто же это такой и что ему понадобилось среди нашей бедности? И вдруг смотрим — боже мой! — это приехала тетя Вера со своим мужем. Звали его Анисим Антонович, он был революционер, большевик, командир Красной армии, и у него был автомобиль с водителем. Вот так Анисим Антонович появился в моей жизни.

Пришли бабушка с дедушкой — а Анисим Антонович по-еврейски не понимает. Выйти замуж за нееврея было позором для всей семьи. Но бабушка была мудрая женщина, и она сказала деду: «Верин муж воспитывался в русской семье, потому он и не говорит по-еврейски». Сама она, конечно, все поняла — но всем потом повторяла свое первое слово.

Уезжая, Анисим Антонович сказал тете Вере: «Посмотри, как бедно живет семья твоего брата — надо им помогать». И Вера решила нам помогать. На следующее лето она приехала вместе с дочкой Анисима Антоновича от первого брака, Лидой, взяла нас, детей, и повезла на море.

Поехали мы в Евпаторию. Я, хотя жила в Крыму, на море оказалась в первый раз. Близко с тетей Верой я познакомилась потом, а тогда еще совсем ее не знала. Как только приехали, мы захотели бежать на пляж, а тетя Вера говорит: «Я поеду за багажом, а вы пока постирайте белье». А тут только комната и терраса — где, как стирать?! Лида старше была — плечами пожала и пошла гулять. А у меня всегда было развитое чувство ответственности — и я осталась дома. Тетя вернулась и спрашивает: «Постирали?» — «Нет, не постирала. Тазика нет, не знала, как стирать». Тетя сказала: «Во всех условиях надо находить выход», — схватила белье, кинула на стол, помылила, полила, пошла повесила — преподала нам урок.

Отдыхали мы хорошо: море, солнце — чего же еще? Чудесный край. Осталась фотография, где мы все в купальниках на берегу около Евпатории. И я, совсем худенькая, лежу на песке.

В Евпатории я первый раз встретилась с Лидой. Она была из деревни — красивая девочка, с косой, но неграмотная. Первые годы ее воспитывала мама, а потом Анисим Антонович забрал к себе.

Жизнь в Симферополе становилось все хуже и хуже, работы не было никакой, и в 24-м году папа уехал в Москву на заработки. Больше он в Симферополь не вернулся. В Москве он нашел очень хорошую молодую женщину, Дору Яковлевну, и женился на ней. Но этого мы тогда не знали. Деньги он первое время посылал, но жили мы все равно впроголодь.