Автобиография Иисуса Христа - Олег Зоберн Страница 8

Ну и конечно, молодые женщины. Дом был открыт для них. Если Бог все-таки есть, именно они его главное орудие.

К тому времени со мной находились три постоянных ученика, которым я доверял: Андрей, Симон и наивный, как дитя, Иуда. Эти ученики отсеялись из сотен случайных и бесполезных мужчин, восторженных простаков, которые хотели видеть во мне совершенное существо, а видели, к их великому огорчению, мужчину, вкушавшего плоды земные в свое удовольствие, пившего неразбавленное вино и утешавшего привлекательных женщин, отдавая предпочтение мулаткам. Он гневался, он смеялся и не склонен был обличать всё и вся, в отличие от многих бродячих проповедников. И, конечно, он не отличался ненавистью к Риму, а ведь глубина ненависти к врагу – это мерило святости для простодушного народа…

Ни тогда, ни позже я не спрашивал своих учеников, откуда они пришли, где их дом и родители, а они не открывали этого мне. Я знал о них только какие-то очевидные вещи: Андрей менее распутен, чем другие, а еще обидчив; неуклюжий Симон добродушен и забавен; Иуда моложе других и очень сильно привязан ко мне, может безропотно выполнить любую мою просьбу. И каждый из них был очень сообразителен и ловок, если дело касалось нашей общей выгоды.

Эти мои три ученика зачем-то убедили весь Кафарнаум в том, что я пришел освободить евреев и стать царем. Это меня пугало. Римляне терпят многое, но с властью расставаться не будут, даже если на нее претендует (только на словах!) смехотворный царек какого-нибудь захолустного поселения. Не зря говорит император Тиберий, что власть – это волк, которого он держит за уши. И это усугублялось тем, что в Кафарнауме постоянно находился отряд легионеров.

А ведь я говорил не о примитивной власти, нет, совсем о другом: наслаждайтесь тем, что есть, каждой минутой, а уходя – не берите с собой ничего лишнего. Свобода от предрассудков важнее, чем царский трон! Можно сидеть в клетке и петь песни, сохраняя радость в сердце.

В Кафарнауме я начал постигать искусство врачевания – местный лекарь Априм учил меня. Слишком уж много стало к тому времени приходить ко мне страдальцев, которым требовалось лечить не только душу. Априм рассказал, что когда-то служил в доме проконсула Сирии. Он чтил Эскулапия, ко мне относился с дружеским спокойствием, а иногда даже сочувственно (когда я был в печали), не принимая всерьез то, что я обычно говорил во время проповедей в синагогах. Безусловно, он повидал в жизни немало пророков. Видимо, я был симпатичен ему по каким-то иным причинам. Он больше любил римских и греческих мудрецов, чем премудрости Закона, и среди прочего – Тита Лукреция Кара, часто цитируя что-то из его труда «О природе вещей».

Мудрый Априм отвергал боязнь смерти, саму смерть и потустороннюю жизнь, лишь материя, по его словам, была вечна и бесконечна, а после смерти тела людей просто принимают иные формы существования.

Столбняк, эпилепсия, истерия, лихорадка, астма… Эти слова стали для меня реальностью. В бой с ними успешно (но чаще наоборот) вступали другие слова: кровопускание, порошки, отвары целебных трав.

Я узнал, какими травами лечить мокрую рану, а какими засохшую, и какими мерами отпускать лечебные снадобья, чтобы изгнать воду у водяночных или задержать кровь у кровоточивых, или остановить чахотку и проистекающее от нее истощение.

Прекрасная вещь – лечение в термах, с помощью разницы температур.

Хорошо, что не приводили чумных.

Грустно было, когда приводили стариков, разум которых иссох от времени, и просили их вылечить. Да я сам был бы счастлив оказаться на месте такого старика – это же прекрасно! Ты в блаженном неведении, в мире грез и детских уютных страхов, ничего не понимаешь и по большей части счастлив, если тебя не забыли покормить. Даже если бы я мог возвращать таким старикам ужас осмысленной жизни, я бы не стал этого делать. У меня много грехов, зачем отягощать себя еще и этим?

Светало. На полу валялись мои пьяные ученики. Вокруг – остатки пиршества. Рядом спали на коврах голые женщины, имена которых теперь вспоминать нет смысла. До глубокой ночи мы веселились. Было много молодого вина и угощений, а бродячие музыканты играли и пели для нас. Этот праздник устроил нам галилейский торговец Итан, караваны которого ходили в Египет, Ливию и Сирию по средиземноморскому побережью.

Его интересовало все: пшеница, фрукты, воск, лен, кожа и шерсть, микенские сосуды и тирийский пурпур, мирра, пряности, масло, одрисские рабы, вино и оружие. Он превращал это в денарии, драхмы и ауреусы с удивительным упорством и был богат, как Крез.

Этот рыжебородый детина пресытился, захотел чего-то особенного, и мы предоставили ему такую возможность – некоторое время он заботился о нас. Неотесанность у него соединялась с торжественным высокомерием и щедростью.

Еврейский Закон ему наскучил, римские боги справедливо казались чужими, ессейские монахи пугали его нечеловеческой аскезой, вновь вспыхнувшее среди образованных людей Галилеи почитание Исиды он осмеивал – и вот решил сблизиться с нами. Думаю, его смогли бы увлечь орфики своими жизнерадостными мистериями, но он про них не знал.

Я с нежностью посмотрел на своих спящих учеников и женщин, сходил в сад, помочился, выпил финиковой воды из кувшина и уснул вновь на вдовьих шелках.

Этот беспечный симпозиум запомнился мне, потому что случился незадолго перед тем, как мы ушли из Кафарнаума, из дома, который охраняли каменные львы. Почему? Мне казалось тогда, что страстный проповедник, живущий в большом и удобном доме, – это неубедительно, и я не хотел задерживаться там, где было слишком хорошо. Я полагал, людям нужен мессия-странник, спящий под кустом, который презирает блага земные. Сейчас я понимаю, что это не так, – люди верят кому угодно, лишь бы он поощрял в них мечтательное невежество. Но тогда я был наивнее.

И мы отправились дальше.

Здесь стоит вспомнить то, что случилось в Кане – галилейском городке, окруженном пшеничными полями, на которых в отдалении друг от друга возвышаются огромные камни, будто бы оставшиеся от игр древних гигантов. Как только мы там оказались (был вечер), какие-то люди стали уговаривать меня пойти с ними на свадебный пир. Сказали, женится сын местного судьи. Они общались со мной без почтения, чуть насмешливо. Ученики отговаривали меня идти туда, но я все-таки пошел, взяв с собой Иуду. Остальные ученики разбрелись по городу – узнать, чем можно поживиться и не грозит ли нам опасность.

Не люблю свадьбы, это самое абсурдное, что может быть на свете. Вместо того чтобы тихо оплакать свою судьбу где-нибудь в уединенном месте, новобрачные тратятся на увеселение голодных гостей.

И вот я оказался среди них. Меня усадили за стол. Я был голоден, но терпел и не набрасывался на еду – это выглядело бы нехорошо. Дом, в котором все происходило, показался мне очень неуютным – сырым и мрачным, хотя горели свечи на столе и подвешенные к потолку лампы. Я давно заметил за собой способность чувствовать, в хорошем нахожусь доме или в плохом, причем это совершенно не зависит от хозяев. Само место, на котором возведены стены дома, может отталкивать.