Повседневная жизнь Фрейда и его пациентов - Лидия Флем Страница 8

И к магии я обратился,Чтоб дух по зову мне явилсяИ тайну бытия открыл.Чтоб я, невежда, без концаНе корчил больше мудреца,А понял бы, уединясь,Вселенной внутреннюю связь,Постиг все сущее в основеИ не вдавался в суесловие [5].

Направляясь к своему дому, Фрейд должен был пройти мимо Вотивкирхе – Обетовой церкви, построенной в неоготическом стиле в благодарность Господу за то, что он уберег императора Франца Иосифа во время покушения на него в 1853 году. Интересно, звонили ли колокола этой церкви в тот момент, когда доктор проходил мимо, думая об одной своей пожилой пациентке, у которой он вызывал такой суеверный страх, что, встречая его, она всегда сжимала в кулаке крошечное распятие из слоновой кости? «Словно при встрече с сатаной», – думал про себя Фрейд, возможно не без удовольствия.

Со своей элегантно подстриженной бородкой, густыми черными волосами, аккуратно зачесанными на пробор, в хорошо сшитом строгом костюме, доктор Зигмунд Фрейд больше походил на молодого буржуа, чем на гостя из преисподней. Вот только глаза его… они как будто полыхали каким-то странным огнем. И этот пронзительный и пугающий своим невыносимым блеском взгляд нарушал целостность благопристойного облика молодого доктора. Еще не так давно, в период своей затянувшейся помолвки, Фрейд живо интересовался тем, как он выглядит, и даже писал Марте: «Неужели правда, что внешне я выгляжу симпатичным? Видишь ли, я лично в этом сильно сомневаюсь… Я очень страдаю от того, что природа не додала мне чего-то такого, я даже точно не знаю – чего именно, что обычно нравится людям». Но с тех пор как он стал наконец жить вместе со своей возлюбленной Мартхен, «нежной маленькой принцессой», его «Корделией», он несколько успокоился на сей предмет. И теперь, когда он наблюдал за своей полуторагодовалой дочуркой, он не мог отказать себе в удовольствии считать ее красавицей, не сомневаясь при этом, что похожа она именно на него… «Крошечное, но самое настоящее человеческое существо с ярко выраженным женским началом», – писал он жене об их малышке, которую, естественно, назвал Матильдой – в честь красивой и доброй супруги Брейера.

Еще задолго до того, как стать крестной матерью первенца Фрейда, Матильда Брейер с удовольствием брала на себя заботу о молодом докторе и, словно добрая фея, помогла ему оборудовать его первый медицинский кабинет. Это произошло в апреле 1886 года, когда Фрейд переехал на другую улицу – Ратхаусштрассе, в дом за ратушей, недавно построенной с вычурной роскошью в неоготическом стиле между псевдоклассическим зданием парламента и зданием университета в стиле ренессанс. Матильда пожелала лично прикрепить дощечки, на которых золотыми буквами было написано имя молодого врача Зигмунда Фрейда и часы его приема: одна дощечка, темного стекла, была повешена на воротах, вторая, керамическая, – на входной двери. Спустя десять дней, в пасхальное воскресенье 25 апреля 1886 года, в популярной либеральной газете «Нойе Фрейе Пресс» появилось следующее объявление:

Доктор Зигмунд Фрейд, приват-доцент Венского университета по невропатологии, вернулся после шестимесячного пребывания в Париже и ныне проживает по адресу: Ратхаусштрассе, 7.

Своих гипотетических больных Фрейд в шутку называл «неграми» по аналогии с карикатурой, увиденной им в юмористическом журнале «Флигенде Блеттер»: изображенный на ней голодный лев с широко разинутой пастью жаловался: «Уж полдень, и ни одного негра!» В день своего тридцатилетия, 6 мая, Фрейд сделал такую запись: «Сегодня на прием ко мне пришли только два старых больных Брейера, и больше не было никого. Я взял себе за правило принимать по пять человек в день: двоих на электролечение, одного обязательно бесплатно, еще один сам пытается не заплатить, ну а последний бывает чьим-нибудь сватом».

На свой первый скромный гонорар Фрейд купил друзьям вина, а Марте перо на шляпу! Постепенно его приемная стала наполняться пациентами, но платили по-прежнему лишь немногие. Особо интересные случаи Фрейд лечил бесплатно по собственной инициативе. Среди его первых пациентов были двое полицейских, португальский посол и несколько жен знакомых преподавателей и врачей. Успех не спешил к молодому доктору. Иногда в приемные часы ему совершенно нечего было делать, кроме как заниматься собственной корреспонденцией. В одном из писем к свояченице Минне Бернейс он с юмором описывал свою малочисленную клиентуру: «Думаю, а не повесить ли мне в приемной свою фотографию с надписью "Наконец один". Боюсь только, что, к сожалению, там некому будет ею любоваться!»

Гувернантка, директор и сгоревший пудинг

«Истерия никогда не мешала женщинам добиваться прекрасных успехов в области литературы или истории; склонность к истерии не означает, что страдающий этой болезнью человек не может обладать яркими и самобытными способностями», – смело заявлял молодой венский невропатолог, и это его утверждение шло вразрез с представлениями о наследственных пороках и признаках вырождения, принятыми во французской психиатрической школе. «Назвать моих пациенток дегенератками – значит до неузнаваемости исказить смысл этого слова!» – возмущался доктор.

Все его пациентки были в высшей степени благопристойными и преданными своим семействам дамами, и Фрейд отдавал должное их многочисленным добродетелям, но особенно его восхищала в них способность употреблять в разговоре слова в их изначальном, буквальном смысле. Так, когда они говорили: «Это ранило меня в самое сердце», они действительно чувствовали боль в области сердца, а когда им наносили оскорбление, на которое они не могли ответить, которое им приходилось «проглотить», у них сразу же перехватывало горло. Это преобразование душевной боли в боль физическую шло от избытка их искренности… искренности, в которой они сами не отдавали себе отчета, потому что потом чистосердечно жаловались на парализованные ноги, тошноту и затрудненное дыхание. Они позабыли, эти прекрасные дамы, с легкостью произносившие подобные слова, каким образом физическая боль переводится на язык слов. «Они страдают от воспоминаний!» – поставил диагноз доктор Фрейд, когда, подобно Шампольону, открывшему тайну древнеегипетских иероглифов, начал сопоставлять слова двух языков – языка здоровых людей и языка страдающих истерией – и обнаружил, что тошнота означает отвращение, а паралич – потрясение.

«На самом деле они все прекрасно знают, но не отдают себе в этом отчета. Мне просто нужно заставить их это осознать…» – размышлял Фрейд, направляясь в свой кабинет для приема больных. Сегодня к нему опять должна была прийти мисс Люси Р. – англичанка, работающая гувернанткой в семье директора одного завода. Вот уже вторую неделю девушке приходилось проделывать неблизкий путь из пригорода Вены до дома доктора, а Берггассе – улица, на которой Фрейд обосновался несколько месяцев назад, была одной из самых крутых в городе, поэтому каждый раз Люси появлялась запыхавшаяся и побледневшая. Она страдала от черной меланхолии и переутомления, но больше всего мучений ей доставлял преследовавший ее повсюду запах сгоревшего пудинга. Фрейд попытался под гипнозом выяснить у девушки причину возникновения этого расстройства, но не добился никакого результата, поэтому решил применить новый метод. Уложив пациентку на кушетку, он положил ей руку на лоб и объявил: