Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм Страница 8

Пока я пытался разработать стратегию, дверь вновь отворилась, и в камеру вошли четверо солдат с моим привычным транспортным средством, носилками. Мне снова завязали глаза, на этот раз особой, специально предназначенной для этого повязкой — знак, что я нахожусь в учреждении, где до меня уже побывали один или несколько узников. Когда тебя кладут на носилки, со сложными маневрами выносят из камеры и несут извилистыми коридорами, это довольно неприятно, особенно если завязали глаза, поскольку если кто-то споткнется, на пол уронят именно тебя. Но это было не слишком важно. Главный вопрос заключался в другом: куда меня несут? В карету «скорой помощи», которая отвезет меня в госпиталь (это будет означать, что Саид — несерьезный противник)? Или же они увеличат давление, и тогда выяснится, насколько серьезным противником являюсь я сам?

Солдаты, которые несли носилки, проделали немалый путь. Мои внутренние часы подсказывали, что меня несут дольше, чем сегодня утром из кареты «скорой помощи» в камеру. Наконец, мы вошли в какую-то комнату. Солдаты осторожно сняли меня с носилок и опустили. Прежде чем я мог предположить, что моя спина коснулась необыкновенно мягкого матраса. Все еще с завязанными глазами я отметил, что лежу на широкой удобной кровати. Повязку сняли, и я увидел, что нахожусь в просторной комнате со светло-зелеными занавесками. В центре комнаты стоял стол, между столом и кроватью — несколько кресел, около которых стояли четверо мужчин средних лет в штатском и с интересом меня разглядывали.

Один из них заговорил со мной, спросив, как я себя чувствую, быстро свернув разговор на непосредственную связь между лечением моей ноги, которая, как согласились все присутствующие, была в очень плохом состоянии, и моим поведением в качестве заключенного — или, если говорить прямо, моей готовностью поделиться информацией. Разговор шел на английском, который я выбрал в качестве языка нашего общения. Возможно, оказавшись в плену, правильнее было бы говорить на иврите. Однако я был уверен (или, по крайней мере, надеялся), что со временем окажусь в госпитале, где смогу общаться со всяким, кто попытается спасти мою ногу и мою руку.

На стуле около кровати стоял графин. Я попросил пить. Это был лимонад из маленьких сладких лимончиков. Никогда в жизни я не пробовал ничего настолько вкусного. Я пил стакан за стаканом. Однако в какой-то момент, хотя я все еще испытывал жажду, я решил остановиться, чтобы не показаться человеком, неспособным терпеть боль.

Итак, в первом раунде их главным оружием будет моя нога. Поэтому, сказал я себе, нужно понять, сколько веревки есть в моем распоряжении и как сильно я могу ее натянуть. Контраст между этой комнатой и моей камерой демонстрировал, что у моих тюремщиков есть много вариантов, из которых они могут выбирать, и я чувствовал, что познакомлюсь со всем их арсеналом. Они хотели знать, почему я отказался заполнить больничную карту. Я повторил, что в Израиле такой карты нет, и решил проверить, чего можно добиться, вновь повторив формулу: «Я боевой летчик, я офицер».

Из инструкции «Если тебя сбили, и ты попал в плен» я знал, что военнопленный постоянно перемещается — точнее сказать, его постоянно перемещают — из одной реальности в другую, поэтому ему каждый раз приходится заново выстраивать отношения. Постоянная неопределенность и дезориентация — важнейшие инструменты в арсенале дознавателя, ведущего допрос. Запаниковавший пленник практически не способен хранить информацию.

Пока я пытался сориентироваться в этом новом мире, в комнату вошли два солдата. Один из них подошел ко мне, отвернул одеяло, очистил мою грудь от следов грязи и рвоты и осторожно облачил меня в белую футболку. Другой, державший в руках фотоаппарат, сделал около десяти моих снимков.

То, что мое пребывание в Египте было задокументировано, было немедленно занесено в колонку «хорошие новости» — весьма скромную, если сравнить ее с колонкой «плохие новости». Я понятия не имел, куда пойдут эти фотографии, и, разумеется, об этом не спрашивал. Однако небольшая пауза позволила мне внимательнее рассмотреть четверых египтян, находившихся в комнате. Все четверо были в штатском, все были смуглыми и усатыми, все казались несколько возбужденными. Я почувствовал некоторую уверенность — по крайней мере в том, что прямо сейчас меня не убьют. Это стало большим облегчением, хотя особых поводов для веселья все равно не было. Вариантов оставалось еще много, и ни один из них не сулил ничего хорошего.

Солдаты ушли, и один из египтян продолжил беседу со мной. Разговор вертелся вокруг моего неразумного отказа заполнить больничную карту. Саид, мой куратор, который до сих пор тихо сидел в углу, встал и вышел на середину комнаты. В руках он держал пачку бумаг и явно хотел принять участие в происходящем. Он спросил, знаю ли я Нисима Ашкенази, чей самолет был сбит три недели назад.

Это был простой вопрос. Разумеется, я его не знаю. У нас с ним нет ничего общего. Мне даже не нужно было убеждать себя, что я его не знаю. Мне только нужно было непрестанно напоминать себе, что я вступил в просторный «Зал лжи и обмана», по которому мне предстоит ходить взад и вперед, да так, чтобы Каир не услышал, как бьется мое сердце.

Нисим был немного старше меня. В течение года мы с ним летали вместе, когда служили в эскадрилье «Супер Мистэров», базировавшейся в Хацоре. После этого он стал командиром первой эскадрильи «Скайхоков» [12], базировавшейся в Хацерим; так получилось, что за день до того как его самолет был сбит, я освободил свою квартиру в общежитии для семейных, чтобы он мог въехать на мое место. Но здесь, в египетском плену, я был с ним незнаком, о чем я и заявил громко и отчетливо. Затем я спросил, как у него дела, и понял, что именно такой ошибки они и ждали.

— Он был тяжело ранен. Но поскольку он согласился сотрудничать, он получил первоклассную медицинскую помощь. С ним все в порядке.

Запомнив на будущее не делать подобных ошибок впредь, я решил проявлять больше сдержанности, когда следующий раз у меня возникнет желание завязать светскую беседу. Я представил лицо Нисима. Он родом из Болгарии. У него рыжие волосы. Он носил усы. Если он «сотрудничает» с египтянами, значит, здесь приземлился какой-то другой парень. Нисим с большой неохотой «сотрудничал» даже с близкими друзьями — теми немногими избранными, кто соответствовал его критериям. Тем не менее я испытывал беспокойство. Как сообщить ему, что я тоже в плену? Как объяснить, что ему не следует создавать мне лишних проблем своими ответами на допросах, которым его, несомненно, подвергнут?

Дверь открылась и вошел низкорослый человек в штатском с суровым выражением лица. Он оглядел меня, избегая встречаться со мной взглядом, что-то сказал остальным по-арабски, и сел на ближайший к кровати стул, стоявший у моего изголовья. Атмосфера в комнате сразу стала куда серьезнее.

Разговор возобновился, и Саид сказал мне, что все, что им нужно, это сугубо гражданская информация. Я сказал, что готов выслушать, какие графы мне необходимо заполнить в той форме, которую мне показывали. Форма напоминала анкету, заполняемую кандидатом на ответственную должность в АОИ: вопросы о членах семьи, адресе, номере телефона и т. д.