Софья Алексеевна - Нина Молева Страница 80

— Нет, Иван Богданович, повторений мне не нужно. Я по-своему строить хочу, чтобы нарядней все было и в плане посложнее. Чтобы не строгость во всем была — радость. Вон, погляди, на кунштах какая красота сказочная. Отсюда и образа в иконостасах следует живописным манером писать. И об этом позаботься.

— А строителей как искать, ваше царское величество?

— О них не думай. Здесь артель каменщиков сыскалась из оброчных крестьян разных помещиков человек семьдесят. Тысячу сто рублей цену положили. А руководить их же мастер будет — Парфен Потапов. Я его работу в Москве видел. Знает свое дело, ничего не скажешь.

— Ваши желания, ваше величество, будут исполнены со всяческим тщанием и точностью.

— Верю, верю, Иван Богданович. Недаром тебя батюшка покойный выше всех мастеров живописных ценил. Да вот не сказал тебе: под трапезной в Симонове подвалы преогромные для ценностей всяких и продуктов кладовой служить должны, а башня-смотрильня на древних палатах отстраиваться будет. Палаты те жильем служили, пусть так и останутся. Может, пригодятся.

— Не проще ли, ваше величество, древности снести: строителям не в пример легче будет?

— Может, и легче, да порядок у нас в Москве иной. Ты уж изволь к нему привыкать: на старых основаниях строить, да и стен зря не рушить. Кирпич один да сваи чего стоят, а о работе да времени и говорить нечего. У нас так говорят: что город, то норов. Московские князья и вовсе всегда скопидомством славились, оттого и богатыми, не в пример иноземным, остались.

13 июля (1679), на день Собора Архангела Гавриила и память преподобного Стефана Савваита и мученика Серапиона, приносил патриарху именинный пирог от князя Михаила Яковлевича Черкасского человек его, и патриарх послал князю Михаилу во благословение образ Успения Богородицы, а человека его благословил образом Богородичным.

— Нет, нет, Аринушка, царевна-сестрица, не помирай! Не помирай, голубушка, меня одну не оставляй! Что я без тебя — одна как перст. Ты мне всем была, отцом-матерью, подруженькой дорогой, покровом в трудный час, солнышком ясным в радошный. Господи, что же это? Аринушка, Аринушка, очнись, Бога ради! Это я, я сестра твоя Татьяна — неужто не узнаешь? Сейчас дохтур придет, поможет тебе. Потерпи, потерпи, голубушка. Слышишь ли меня, светик мой ненаглядный? Ничего-то я в жизни не видела. Радость ли, горе ли — все с тобой делила. Не пришло к нам счастье, сестрица. Не судьба, значит, так хоть бы жизнь в покое дожить. Бок о бок. Глаза в глаза глядючи.

— Сестрица…

— Очнулась! Очнулась, в себя пришла! Господи, может, обойдется. Сейчас, сейчас дохтур…

— Не надо дохтура… Конец мой пришел…

— Не говори, не говори так, родимая. Обойдется все. Еще поживем мы с тобой, белому свету порадуемся!

— Кончаюсь я, сестрица… Марфу… Марфушку…

— Марфушку видеть хочешь? Сейчас пошлю за ней. Девки, за царевной Марфой Алексеевной бегите! Быстро у меня! Не беспокойся, Аринушка, на крыльях твоя крестница прилетит.

— Духовника…

— Да полно, сестрица! Нешто можно так сразу. Не с чего!

— Духовника… не опоздать бы…

— Коли хочешь, и он придет. Дай я тебе подушку поправлю, вишь, сбилась как. Ты лежи, лежи, не шевелись, мы с девками мигом все устроим.

— Не суетись, сестрица… Дай последние слова сказать…

— Господи, Господи, и что ты такое говоришь! Слушаю я тебя, слушаю, сестрица-царевна.

— Деньги, что я брала из Новодевичьего, верни… должна я им… пятнадцать рублев… пятнадцать рублев отдай…

— Отдам, отдам, Аринушка.

— Своих не трожь… серьги мои лаловые… они возьмут…

— Вот и дохтур пришел. Сейчас, Аринушка, сейчас тебе полегчает. Дохтур все может, дохтур…

— Ваше высочество, мое искусство бессильно. Это конец.

— Тише! Тише! Твое искусство бессильно, я сама у Бога ей жизнь вымолю. Прочь, прочь, ненавистный!

— О чем вы там… Слугам деньги… деньги раздай…

— Все сделаю, Аринушка!

— Никого… не забудь… чтобы каждому…

— Да как можно! Ты лучше водички холодненькой испей, Аринушка. Давай вместе молитву ко Пресвятой Богородице прочтем, как, бывалоча, каждое утро читывали. Помнишь, помнишь, родимая: «…Отжени от мене, смиренного и окаянного раба Твоего, уныние, забвение, неразумение, нерадение и вся скверная, лукавая и хульная помышления от окаянного моего сердца и от помраченного моего…». Что же ты, сестрица?

— Утро отошло… ночь… ночь наступает…

— Нету, нету ночи никакой, Аринушка. Лучше дальше, дальше давай: «и погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен. И избави мя от многих и лютых воспоминаний и предприятий, и от всех действ злых свободи меня…».

— От многих и лютых воспоминаний… воспоминаний…

— Видишь, видишь, Аринушка, сама заговорила! Да вот и крестница твоя любимая.

— Царевна-тетушка, крестная матушка, что это?

— Благословить… благословить тебя… хочу… образ…

— А дохтур как же? Для чего его нет?

— Тише, тише, Марфушка, отступился он.

— Царевна-тетушка, как же это ты. Поговорить бы нам с тобой — сколько на душе наболело. Все со дня на день перекладывала. Огорчать тебя, родимая, не хотела…

— Благословить… ты мне… как дочь… благословить… а я… где несть… ни печали… ни воздыхания…

— Тетенька!..

— Но жизнь бесконечная…

6 января (1680), на Святое Богоявление и Крещение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, происходил крестный ход на воду, в котором шел царь Федор Алексеевич со всеми боярами и служилыми людьми.

— Не уговорила, сестрица-царевна, государя-братца нас в Крестный ход взять. Как хочешь, Марфа Алексеевна, а год от года все дальше от нас Федор Алексеевич становится. Почему бы, кажется, царевен не взять. Что из того, что народу бы показалися! Ездим же на богомолье — спасибо, все Подмосковье, почитай, объехали, в Ярославле, Владимире побывали, Суздаль видели, а тут на Москву-реку нельзя. Бабы со всего города сбежалися, а царевнам нельзя! Уж на что Екатерина Алексеевна наша к братцу вхожа, да и той от ворот поворот. Сказывала, разгневался даже, ногой притопнул, чтоб не досаждала. Вот ведь как!

— Его власть, его и воля, Софьюшка. Взрослеет братец, нрав свой и начинает показывать. Я было отца Симеона просить хотела, да неможется ему что-то, из кельи не выходит.

— Полно тебе отца Симеона поминать. Государь-братец об учителе любимом, поди, забыть успел. У него на уме как вырядиться понаряднее да на народе пройтись. Верно мамка сказала: стал петушок прихорашиваться, гляди, курочек созывать станет. Оглянуться не успеем, как Федор Алексеевич царицу во дворец приведет. Одна утеха, Наталье тогда к нему путь навсегда закроется. Помехой ему станет.