KISS. Лицом к музыке: срывая маску - Пол Стэнли Страница 9

С Дэвидом Аном я познакомился в начальных классах средней школы Parsons. Семья у него, как и у Мэтта, была дружной и артистичной. Отец — художник, мама — учительница. Дэвид, как и я, ходил с длинными волосами. Иногда, когда я забивал на школу и ехал на Манхэттен бродить по Сорок восьмой, он присоединялся ко мне. Он тоже был большим фанатом музыки. Мы Дэвидом старались изо всех сил проникнуть в многообещающую контркультуру.

Однажды, идя по Мэйн-стрит в нашем районе, я увидал новый магазинчик с вывеской Middle Earth. Лавочка торговала всякими причиндалами для употребления наркотиков: кальяны, стеклянные трубки и все такое прочее. А за прилавком стояли длинноволосые.

Может быть, я здесь придусь ко двору?

Ко двору нормальных людей я не приходился, это было очевидно, но вот здесь, прямо в моем районе, нашлась альтернатива. Я стал там тусоваться, болтать с продавцами, с покупателями. Дело было не в наркотиках — хотя я и стал время от времени покуривать кальянчик — я старался, чтоб меня приняли. Отверженный или тот, кто находился в добровольном изгнании, в Middle Earth чувствовал себя комфортно. Дошло до того, что я стал приходить туда с моей акустической гитарой и наигрывать.

На «Акции» в Центральном парке в пятнадцать лет… с небольшой помощью испытываю полнейшее блаженство

В школе одна девочка, Эллен Ментин, относилась ко мне с невероятным пониманием и терпением. Я ей доверял настолько, что попробовал рассказать про моих внутренних демонов, но все эти намеки на мои проблемы мое беспокойство не уменьшили. Эллен хотела, чтоб мы стали такой нормальной парочкой старшеклассников, в кино там ходили вместе и все такое, но я был неспособен находиться с ней на публике. Мне такое казалось слишком рискованным, слишком удушающим и клаустрофобским.

Что если, когда мы вместе, кто-нибудь станет надо мной смеяться?

А еще я не мог понять, почему она хочет быть с кем-то вроде меня, ведь я хоть теперь и длинноволосый, но все равно ж чудик. Я ее даже спросил прямо: «За что я тебе нравлюсь-то? Почему ты хочешь быть со мной?» Я совершенно ничего не понимал.

Мы с Эллен остались просто друзьями, но быть с кем-то, кто так сильно заботится о тебе, было почти невыносимо. С нею даже поездка на автобусе в кино была риском, на который я не мог решиться.

Однажды отец решил мне рассказать про пестики-тычинки в своей версии. Ни с того ни с сего на прогулке он вдруг заявил: «Кого-нибудь обрюхатишь — будешь решать все это сам».

Это что значит, в четырнадцать лет меня на улицу выкинут?

Отлично.

Я толком и не знал, как именно кого-то «брюхатят», но теперь понял, что это билет в никуда в один конец.

Как будто сейчас я не сам по себе.

Я кучу времени проводил сам по себе, дома, в своей комнате, от всего отключившись и погрузившись в музыку. Я слушал свой транзистор, играл на гитаре, читал музыкальные журналы. Мама моя, чувствуя вину за то, что проблемы сестры занимала все ее время, купила мне стереосистему.

Я стал преданным слушателем радиопрограммы Скотта Муни The English Power Hour («Час английской силы»). Это была одна из ранних FM-программ, в которой представляли все новейшие звуки Соединенного Королевства. Весной 1967 года в английских чартах и на концертных площадках безраздельно царил Джими Хендрикс. Музыка этого американца, перебравшегося в Британию, стала проникать обратно в Штаты через программы вроде той, которую готовил Муни. Когда, наконец, первый альбом Хендрикса прибыл, он потряс меня, как взрыв атомной бомбы.

Я обожал делать так: поставить альбом Jimi Hendrix Experience, лечь и приставить колонки к голове. Хотя правая сторона у меня глухая, но если прижать динамик к голове, то звук проходит через кости черепа. А еще я выкрасил комнату в пурпурный цвет и повесил на потолке новогодние гирлянды с мигающими лампочками. Я играл на гитаре и глядел в зеркало, где отражался в мерцающем свете, стараясь повторять прыжки и «мельницу» Пита Таушенда из The Who.

Но, наверное, самое большое влияние Хендрикс оказал на прическу. Его прическа — это пышная шапка, Джимми Пейдж и Эрик Клептон потом тоже такое носить стали. Это стало стильным «луком» внезапно. Помню тот первый раз, когда я взбил так свои волосы. Нет, никакую Perma-Strate использовать больше не буду. Когда я вышел из своей комнаты, собираясь уже на улицу, с этим «взрывом» на голове, мама спросила: «Ты же так не покажешься на людях, да?»

«Почему же. До скорого!»

Пришло время гордо реять моему причудливому флагу.

Когда уже замаячило окончание средних классов школы, я решил попробовать поступить в старшие классы в Школу музыки и искусств — это такая альтернативная школа в Манхэттене на перекрестке западной 135-й улицы и Ковент-авеню. А я в своих средних классах считался чуть ли не лучшим художником, рисование — это правда моя «фишка». Но, что столь же важно, я надеялся, что в этой новой, специальной школе обстановка будет более приятной, чем в тех мясорубках, в которые я до того попадал. Мне уже удалось уйти от взглядов на ухо, которое от меня никак не зависит, к тем, кто пялился на мое рукотворное: странные прическу и одежду. В то время в большинстве школ еще бытовал дресс-код, но в этой Школе искусств придерживались другой философии: неважно, в чем ученик пришел, главное — что пришел.

Я это видел так: из школьных чудаков я перейду в школу для чудаков.

Хотя рисование и стало моим входным билетом в Школу, но всерьез о карьере в сфере изобразительного искусства я не думал. И слава богу: появившись в Школе осенью 1967 года, я увидал не только множество учеников, столь же способных, как и я, но и тех, кто явно был намного, намного лучше. Это сильно отрезвило.

Искусством я занялся в основном потому, что школ для подростков, желающих выучиться на рок-звезд, просто не существовало. А искусство я считал запасным вариантом. Но нет, я тут же перестал рассчитывать на этот вариант. Я теперь точно знал: либо музыка, либо хана. Но даже при этом я ходил в школу каждый день, а мои музыкальные устремления оставались дома, в пурпурной комнате. Хотя одноклассникам я ничего не говорил про мои музыкальные планы и даже не пытался перейти на программу обучения музыке. Я, конечно, был в курсе, что ученики Школы добились успехов в музыке. Причем не только на Бродвее и в оркестрах. Вот у группы под названием Left Banke появился в ту пору большой хит «Walk Away Renee» — эти музыканты недавно окончили Школу. То же и с Лорой Нироу. Дженис Йен, которая недавно выпустила хит «Society’s Child», еще училась, когда меня туда взяли.

Однажды старший брат Мэтта Раэла, Джон, зашел пообщаться со мной. Он к тому моменту уже поиграл не в одной группе, так что мы все смотрели на него снизу вверх. На его первую группу повлияли The Ventures — серф-рок то есть — но именно в тот момент Джон возглавлял группу Post War Baby Boom, которая по звучанию напоминала что-то такое из Сан-Франциско. То есть хипповский вариант фолка, блюза и шумов джаг-бэнда. У них была певица, которая в некоторых песнях пела главную партию, — вот это напоминало первую группу Грейс Слик (прославившейся в группе Jefferson Airplane. — Прим. пер.), The Great Society. И Post War Baby Boom давали настоящие всамделишные концерты.