Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века - Бенджамин Мозер Страница 9

Как мы уже знаем, от отца Сьюзен осталось две бобины кинопленки, отсмотреть которые было крайне сложно, а также скромный «набор фотографий». Однако у Сьюзен не было ничего, что могло бы ей помочь понять и представить, что ее отец умер. Она не знала точной даты и причины смерти, не была на похоронах и не видела могилы, то есть не имела никакой информативной и визуальной конкретики, следовательно, не имела «особых оснований верить» в то, что он умер [71]. «Все это казалась иллюзорным. У меня не было доказательств его смерти, и в течение многих лет я мечтала о том, что он позвонит во входную дверь». Эта фантазия развилась и превратилась в «тему вымышленной смерти», фигурировавшей в работах Зонтаг, а также в появление чудес и «того, как один человек преследует другого, как попрыгунчик, выскакивающий из коробки, когда открывается крышка» [72].

Можем ли мы считать, что использованное в английском оригинале выражение Jack-in-the-box, в котором присутствует имя усопшего отца Джека, является необдуманной и неслучайной метафорой? Эта «незаконченная боль» [73] преследовала Зонтаг всю жизнь и, по словам ее сына, часто фигурировала в «разговорах, которые она вела сама с собой в последние дни своей жизни» [74].

В 1949 году, вскоре после того, как Сьюзен начала учиться в Чикагском университете, она болтала в столовой с группой таких же первокурсников. Одна из девушек, Марта Эделхайт, упомянула, что, когда была ребенком, летний лагерь (англ. Camp) помог ей «полностью не сойти с ума». «Camp, – отвечала Сьюзен, – был самым страшным, что случилось в моей жизни». Марта продолжала рассказывать о том, каким прогрессивным был лагерь Эрроухэд в Понокосе. «Именно там я и была! – воскликнула Сьюзен. – И из него сбежала».

Марта с удивлением смотрела на Сьюзен. Дело в том, что в лагере Эрроухэд ходили легенды о девочке, которая убежала. Тогда Марте было шесть, а Сьюзен семь лет. «Все обитатели лагеря ночью проснулись, потому что одной девочки недосчитались», – вспоминала Марта. Вызвали полицию. «Это был просто кошмар». И вот через много лет эта девочка неожиданно появилась. «Ей этот лагерь был поперек горла, – вспоминала Марта. – Она ненавидела его всей душой и не хотела в нем находиться. И никто ее не слушал».

Побег Сьюзен из лагеря был реакцией на две глубокие травмы – смерть отца (интересно, сообщила ли Милдред дочерям к лету 1939-го о том, что их отец умер?), а также желание быть с матерью. «Я всегда пыталась привлечь ее внимание. – говорила Сьюзен. – Постоянно. Сделать то, за что она меня полюбила бы» [75]. Но «мама отправила ее в лагерь, чтобы заниматься тем, что ей нравится» [76], – утверждала Марта.

Понятно, что женщине, потерявшей мужа и совершившей почти кругосветное путешествие, нужен был покой и отдых. Однако Милдред так бросала дочерей практически сразу после их рождения. В итоге страх быть брошенной и вследствие этого стремление бросить человека до того, как он или она бросит ее саму, стали одними из основополагающих страхов и черт характера Зонтаг.

Милдред пришлось смириться и подстроиться под новые условия жизни. У нее были деньги. Компания Kung Chen Fur в то время платила не менее 500 долларов в месяц, что в пересчете на деньги 2018 года составляет более 8000 долларов. Однако под руководством младшего брата Джека Арона, имевшего репутацию совершенно некомпетентного человека, бизнес Розенблатта рушился. Кроме этого, из-за начавшейся войны спрос на меха упал, а сложности ведения бизнеса, напротив, возросли. Через несколько лет этот источник дохода совсем иссяк [77].

Милдред не бедствовала, хотя смерть мужа сильно ограничила ее возможности. Складывается ощущение, что она постоянно пыталась найти новую жизнь, постоянно куда-то ехала. Она продала дом в Грейт-Неке и переехала в Верону в штате Нью-Джерси. Там короткий период времени Милдред жила рядом со своим отцом, проживавшим в Монтклэре. Возможно, Милдред не понравилось это слишком близкое соседство, и она с девочками уехала в Майами-Бич, где они провели год, с 1939-го по 1940-й. После этого она снова вернулась на север и поселилась на Лонг-Айленде в Вудмере. В 1941 году она перебралась в Форест-Хиллз в Куинс, где они прожили до 1943-го, после чего отправились на запад и поселились в окруженном пустыней Тусоне. Там, ближе к Западному побережью, на котором Милдред выросла, она и осталась до конца своей жизни.

Кочевой образ жизни Милдред (который, кстати, передался по наследству ее дочери) оказался отягощен алкогольной зависимостью. Она начала пить, чтобы забыть о смерти мужа и из-за не особо удачных попыток построить новую жизнь. Милдред не упоминала о своем алкоголизме ни Сьюзен, ни уж тем более кому-либо из посторонних людей. Она всегда держалась в рамках приличий и хорошего тона и, встречая гостей с высоким бокалом водки со льдом в руке, интересовалась: «Не желаете воды?» [78] Ей было сложно бороться с проблемами этого мира, и поэтому она много времени проводила, лежа в спальне, переложив заботу о хозяйстве и детях на плечи Нелли и Роуз.

«БОЛЬШЕ ВСЕГО В ЖИЗНИ Я ХЛЕБНУЛА БЕЗРАЗЛИЧИЯ, – ПИСАЛА СЬЮЗЕН МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ, – А НЕ ПРЕЗРЕНИЯ» [79].

Милдред выходила из апатичного состояния, лишь когда рядом находился кто-то из ее ухажеров. «У нас было много «дядь», – вспоминает Джуди [80]. – И далеко не всегда мы знали, как их зовут… Одного из них звали «Дядя» (Прим. пер.: UNK – сленг «дядя», а также сокр. Unknown / неизвестный) [81]. Но когда рядом с Милдред не было мужчины, то, по словам одного из друзей Сьюзен, «мать в буквальном смысле перекладывалась в кровать дочери со словами: «О Боже, моя драгоценная, я без тебя и дня не протяну» [82].

А если рядом был один из «дядь», Милдред было совершенно не до Сьюзен, от которой она полностью закрывалась. «Когда я была ребенком, М. мне не отвечала, – писала Зонтаг в своих дневниках. – Это было самым страшным наказанием и поводом для расстройства. Она всегда была в «выключенном состоянии», даже когда не злилась. (Один из симптомов алкогольной зависимости.) Но я не сдавалась» [83].