Игра кавалеров - Дороти Даннет Страница 9

Вторая причина была непосредственно связана с данным Джорджу Пэрису поручением привезти Кормака О'Коннора и с возросшим в Блуа беспокойством по поводу бесцеремонности некоторых дворян шотландской вдовствующей королевы. И, наконец, побеседовав с Ричардом Кроуфордом и найдя его неподкупным, честным и приятным человеком, Екатерина Медичи с радостью отпустила его в Амбуаз вместе с королевой и тайным соглядатаем. Анонимное сообщение всегда лучше расследовать, но присутствие лорда Калтера во Франции, казалось, не могло принести короне ни пользы, ни вреда — письмо, в котором настоятельно предлагалось его пригласить, было, несомненно, результатом личной недоброжелательности.

В этом королева Екатерина была, безусловно, права, как и в своем предположении, что инцидент исчерпан, хотя она едва ли знала почему. Исходя из своих соображений, вдовствующая королева предвосхитила предложение Лаймонда и пожаловала сэру Джорджу Дугласу то, что он хотел, — графство Мортон для его сына. Обрадованный сэр Джордж поблагодарил ее в подобающих выражениях, но не сделал новость общим достоянием, даже не сообщил о ней своим ближайшим родственникам во Франции, так как получал удовольствие, поощряя истерические выпады лорда д'Обиньи по поводу неблагодарных мира сего. Было забавно слушать, когда его милость начинал с горечью сравнивать воздаяние, какое принесла ему целая жизнь, наполненная преданностью искусству, и те знаки внимания, какие французский двор расточает Тади Бою Баллаху.

Сэр Джордж также отметил, что во все эти бурные недели празднеств, которые продолжались от Сретения до Масленицы — маскарады и балы, охоты и турниры, пирушки и карнавальные шествия, — била ключом веселая, грубая, сладострастная жизнь, подтачивая устои придворного этикета.

Прибыл видам Шартрский, еще не забывший побед, одержанных в Лондоне, где он провел полгода вместе с д'Энгиеном среди прочих номинальных заложников, которые должны были оставаться в Англии до тех пор, пока Франция окончательно не расплатится за Булонь. Д'Энгиен и д'Омаль провели там несколько месяцев, насладились празднествами и вернулись домой. Видам остался очаровывать молодого короля, соблазнять красивую жену маркиза Нортхэмптона, посещать свадьбы, давать банкеты, наезжать в Шотландию, когда захочет.

Видам, союзник Марии де Гиз, навещал ее в Амбуазе и Шатодене и развлекал придворных своими альковными историями. Он также обратил пристальный взор своих больших карих глаз на нового дружка д'Энгиена и ненавязчиво познакомился с Баллахом.

Какой бы беспорядочной ни была придворная жизнь, старый король никогда не допускал проявлений вульгарности в тронном зале. Теперь, под расслабляющим влиянием Тади Боя, из-за праздничной суеты, дела, не терпящие отлагательств, затягивались или вообще не выполнялись. Легкомыслие в политике, и без того давно уже туманившее прекрасные глаза Франции, грозило перейти в настоящую слепоту.

Февраль выдался скверным. Ричард не сомневался, что Лаймонд сдержит слово, но ничего не сказал ни Эрскинам, ни леди Флеминг, ни королеве-матери: он обещал брату хранить секрет. Когда Лаймонд уедет и посол по особым поручениям тоже, обязанности защитника и соглядатая падут на его плечи, а Ричард знал, что королева-мать так же страстно, как и он сам, желает его возвращения в Шотландию. Против собственной воли останется он здесь, во Франции, присматривать за маленькой Марией. Но кому еще может довериться королева-мать? Более того: он четко осознавал грозящую опасность. Убийца, если он все еще здесь, прекрасно знал, кто такой Тади. Все, что ему останется сделать, — это перенести атаку на брата Тади Боя.

Ричард догадывался, что Фрэнсис осознает это еще яснее, поэтому и охранял его. Он не сомневался, что, несмотря на обещание, Лаймонд станет использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы спровоцировать нападение в оставшиеся две недели, и будет держать в тайне даже от своих покровителей приближающийся отъезд. А до тех пор пока Лаймонда не убрали с дороги, маленькая королева, возможно, в безопасности.

Дни шли за днями, но никаких покушений на королеву или Лаймонда не происходило. Маргарита, оба Бурбона, Сент-Андре, видам, молодые Гизы с женами и веселое братство лучников лелеяли, бранили и подстрекали к новым выходкам Тади Боя Баллаха, этот светильник, горевший без топлива, который жил в эти дни как будто с обнаженными нервами. И вот, без всякого предупреждения, пришла весть, которой он ждал.

Она явилась в восемь часов туманного, промозглого вечера, в субботу накануне Великого поста, когда, наряженный в маску Джона Стюарта д'Обиньи и в плащ из зеленых перьев, он ехал верхом вместе с двадцатью ацтеками и таким же количеством турок — вся компания под предводительством его милости направлялась к постоялому двору на острове д'Ор под Амбуазом.

В этот день турнир закончился рано, так как у короля случился приступ зубной боли. Это было единственной болезнью, которая когда-либо беспокоила его, и Генрих, как всякий здоровый человек, испугался и разозлился. Послеполуденные забавы были отменены, но придворные остались разряженными кто в тюрбан, кто в перья, и энергия, оставшаяся без применения, искала выхода.

Погода выдалась сносная. По амбуазской дороге верхом на скакунах разных мастей и пород, в развевающихся одеждах, со струящимися перьями и тарахтящими трещотками летели два турнирных отряда: турки и ацтеки. Они громко перекликались на ходу, гонялись друг за другом, купали неучтивых в спокойных водах Луары, а после оделяли золотыми монетами на просушку. Уже в сумерках всадники подъехали к первой опоре моста через Луару и, достигнув маленького островка посередине реки, ворвались в Сент-Барб, требуя горячей пищи и вина. Прислуга, потрясенная нарядами, но польщенная присутствием молодых господ, поспешила выполнить все их распоряжения. Тади Бой бросил маску на стол, залпом выпил большую кружку крепкого вина и запел новую песню, которую только что сочинил. Но боль не ослабевала: он дождался, когда все взгляды обратились к видаму, разодетому в перья, который пытался отплясывать чечетку, и поспешно вышел во двор.

Была тихая темная ночь. Влажный туман серыми клубами поднимался от реки, окрашиваясь в желтые тона от света, падавшего из окон домов, что стояли на двух мостах. Позади чернела крыша церкви Спасителя. В небольших домиках, сгрудившихся вокруг постоялого двора, мерцали огни, высвечивая узкую полоску белого берега и воду, спокойную, маслянисто-черную, расступающуюся вокруг окруженного пеной острова.

Дальний берег скрывался в тумане. Лаймонд видел только шпили Сен-Флорентена и Сен-Дени, верхушку городской стены, ее башни, колокольню и сгрудившиеся трубы домов. Очертания черепичных крыш словно соскальзывали вниз, в покрытую туманом долину реки Амасс, а вдалеке возникал огромным каменным бастионом с уступами и хитроумными, словно вырезанными в драгоценном камне переплетениями силуэт королевского замка в Амбуазе.

Над линией тумана выстроившиеся в ряд окна были освещены, а на деревьях в обширном саду поблескивали фонари. Королева-мать пребывала в резиденции.

Было холодно. Лаймонд спросил себя без всякого драматизма, не потеряет ли он сознания, и стал размышлять с клиническим интересом, удастся ли дотянуть до отъезда или же убийца положит конец всему. Пронзительный лязг металла отрезвил его, словно холодная вода. При нем, как обычно, была шпага на кожаной портупее. Вытащив ее, он скользнул в сторону от белой стены и уловил у себя за спиной другой звук — на этот раз звяканье шпор. Его рука коснулась двери конюшни, когда впереди послышался звон клинков.