Вёшенское восстание - Андрей Венков Страница 9

– Стой, братцы, стой! Так нас опять поодиночке передушат. Идем на Вешки всем полком. Мы – 28-й Непобедимый… Выберем командира и – в Вешки…

– Кого в командиры-то?

– Яшку, што ль, Фомина? Яков Ефимыч, ты где? Просим…

– Фомина!.. Фомина!..

Несколько пленных красноармейцев, поставленных недавно в ряды 28-го полка, предложили: «Давайте тогда и комиссара изберем. Пусть политикой заворачивает…» Казаки в нерешительности переглянулись, но, не решаясь конфликтовать в самом начале так удачно складывающегося дела, решили: «Давай и комиссара!.. Кто тут пограмотней? Мельников? Иван Егорыч, давай в комиссары! Руководствуйте сообща». – «Теперь еще полковой комитет изберем и сотенных…», – предложил кто-то. «По дороге изберем. Хватит брехать попусту… Фомин, веди на Вешки!»

Яков Ефимович Фомин (1885–1922), казак хутора Рубежного Еланской станицы, был признанным лидером в полку. Если мы возьмем какое-либо абстрактное движение или коллектив, то увидим, что во главе его часто становится не самый сильный, не самый умный и даже не самый хитрый. Лидером становится тот, чьи качества наибольшим образом соответствуют устоям, традициям, устремлениям общественной группы, осуществляющей движение, и чья «программа» – концепция устремлений данной общественной группы в данный период времени. «Двоякого рода психологический процесс способствует признанию лидера: проекция на него своей собственной сущности и отожествление себя с ним. Лидера надо заметить и увидеть в нем самого себя» [23].

Высокий, светловолосый, голубоглазый, физически крепкий (действительную службу он нес в Атаманском полку), Фомин был отнюдь не бедняк. Во время войны из дому ему прислали второго коня вместо убитого. B 1917 г. он был членом полкового дисциплинарного суда.

По своим способностям Фомин был неплохой командир полка и прекрасный командир сотни. Куда бы ни забрасывала его судьба впоследствии, взлетал ли он до командира дивизии в Донском корпусе Миронова, сидел ли в камере смертников вместе с тем же Мироновым, но стоило ему в составе маршевого пополнения прибыть в кавалерийскую часть, местное начальство неизменно выделяло его и, как правило, назначало сотенным или эскадронным командиром. Определенных политических убеждений Яков Ефимович не имел. Всю жизнь он был «за казаков». За своих из 28-го полка, за казаков мироновского корпуса летом 1919 г., за кряхтевших от продразверстки верхне-донцов в 1920–1921 гг. Жизненный путь свой он закончил в смутные времена «политического бандитизма» главарем банды, известной своей жестокостью и беспощадностью.

Иван Георгиевич Мельников (1890—?), казак хутора Солонцовского Еланской станицы, был прямой противоположностью Фомина. Рост средний, темная челочка, падающая на лоб, коротко подстриженные усы. Происходил он из зажиточной семьи. Отец его до революции держал 5 лошадей, 4 пары быков, 3 коровы, 5 голов гулевого скота. В действительную службу был Мельников полковым писарем 12-го Донского полка (должность, по понятиям неграмотных казаков, очень высокая). Авторитет у него был огромный, делегатом от полка избирался он на Войсковой круг I созыва. В смутном 1917 г. во время керенщины и калединщины увлекался он социал-демократическими идеями и даже вступил в партию. Весной восемнадцатого года был связан с Новочеркасской ЧК, во время налета кривянских казаков на город был в тюрьме, бежал и всплыл в белой армии в 28-м Верхне-Донском полку.

Обладал он редким для казаков качеством держать нос по ветру, и будущее сулило ему достижение на административном поприще вершин, в иные времена недосягаемых. В 1919 г. был адъютантом (начштаба) полка в корпусе Миронова и один из немногих не принял участия в мятеже. Высшей его должностью в армии было – замначальника штаба дивизии по административной работе. В 1920 г. по просьбе местных властей вернулся он в родной округ, занимал высокие посты, одно время был даже председателем окрисполкома, но оказался замешанным в историю с мятежом эскадрона Фомина и попал под следствие. Где он был после, неизвестно, а вот в 1942 г., при немцах, объявился на посту «мэра города Миллерово». Умер где-то за границей.

Но все это было потом, а пока Фомин, Мельников, адъютанты Фомина – красноармеец Кароль и иногородний Симоненко, наиболее близкие казаки: Александр Кухтин, Вещунов, Тарасов – вели пешие сотни 28-го полка на Вёшенскую.

Известие о том, что Казанский и Мигулинский полки идут в свои станицы, пришло в штаб Северного фронта белых сразу же. Подавить бунт немедленно военной силой надежды не было, и новый окружной атаман генерал Усачев решил собрать «экстренные станичные сборы для изыскания мер предотвращения дальнейшего разложения фронта».

Не успели Усачев и Дронов выехать в Казанскую и Мигулинскую, как 12 января в Вешках узнали, что 28-й полк договорился с красными о мире на условии выдачи офицеров с одной стороны и «жидов-комиссаров» – с другой. Теперь полк шел в Вёшенскую, чтобы устранить единственное препятствие для заключения такого мира – разогнать штаб фронта и «избить всех офицеров». Разведка, посланная навстречу бунтовщикам, донесла, что действительно три пешие сотни 28-го полка (500 штыков, 24 пулемета) находятся в хуторе Решетовке в 15 верстах от станицы.

14 января в обеденное время генералы Иванов и Зембржицкий, командующий и начштаба Северного фронта, наблюдали из окна штаба, как три пешие сотни 28-го полка вступали в станицу Вёшенскую и выстраивались на площади.

Первым делом прибывшие разоружили караул у гауптвахты и выпустили 25 арестованных, затем вызвали коменданта станицы и потребовали квартир. Иногда на площади слышалась брань в адрес офицеров.

К бунтовщикам был послан войсковой старшина Малюгин – узнать претензии. Казаки потребовали окружного атамана (одни говорили, что выскажут претензии лично ему, другие грозились оторвать ему голову).

В тот же день командование полка завернуло обоз со снарядами, следующий в Хоперский округ. Фомин размашисто подписывал отпускные свидетельства, и возчики, благословляя «новую власть», торопились в обратный путь.

Вечером Иванова вызвал к прямому проводу командующий Донской армией генерал Денисов. Пришлось докладывать о безобразиях, творящихся в станице: «Вошли в станицу спокойно, в порядке, прекрасно и тепло одетые, без офицеров, остановились на площади, потребовали квартир и разошлись. Намерения их неизвестны, но обещали прислать ко мне делегацию с вопросами».

Иванов знал, что положение у него на фронте критическое. В ближнем тылу белого фронта, в районе Калача, скопилась масса оставивших позиции частей, которые смешались с вновь прибывшими полками и в течение нескольких дней топтались на месте в нерешительности, не зная, что предпринять.

14 января при появлении красной разведки панически бежал из Нижне-Текучева 32-й Вёшенский полк. В 12 часов дня бросила окопы застава конных сотен 28-го полка, после того как в перестрелке потеряла одного раненого.

Весь этот «табор» без боя оставил Калач и в метельную ночь на 15 января двинулся на слободы Криуша – Подгорная. Генерал Дукмасов, начальник боевого участка, окрестил этот поход «наполеоновским». Многие казаки и офицеры перепились, немало их замерзло в дороге. Крестьяне при приближении пьяной орды разбегались. Оставшиеся заламывали тройные цены за продукты, фураж, подводы, отказывались брать «донские» деньги. Пьяные казаки овечьими ножницами разрезали рулоны «керенских», совали, не считая, жителям, тащили лошадей, подводы, грузили раненых вперемешку с «трофеями». «Наши ряды будут таять по мере оставления хуторов и станиц, – доносил генерал Дукмасов. – Казак, побывавший на фронте, имеет в среднем до 50 – 100 000 рублей, и он больше не нуждается в захвате “трофеев”, этим и объясняется стихийное движение дойти до дома и передать семье деньги». Северо-Западный отряд белых развалился окончательно.