Волшебник. Набоков и счастье - Лили Зангане Страница 9

В. Н. считал, что счастье в любви требует безусловной оригинальности. В трех историях, которые следуют дальше (не важно, реальные они или вымышленные), вы обнаружите примеры ни на кого не похожего счастья — выделено самым жирным курсивом.

Законная безумная любовь

Зина, Колетт, Луиза, Поленька и Люся затерялись во тьме отрочества, а Владимира поджидала на оживленных улицах Петербурга и Берлина та «судорожная фаза чувств и чувственности», когда он представлял «целую сотню молодых людей, все они гонятся за переменчивой девой в череде одновременных или наслаивающихся любовных связей», однако «приносивших весьма посредственные художественные плоды».

Но вот настало 8 мая 1923 года, и на мосту в Берлине Владимир шагнул навстречу девушке, которую звали Вера Евсеевна Слоним и которая сама назначила ему там свидание. Она надела черную маску. Она восхищалась его стихами и помнила их наизусть. Он, скорее всего, никогда раньше не видел ее лица и теперь удивленно смотрел, как из темноты появляется странный, похожий на волчий, профиль ее маски.

Весной 1925 года он женился на ней и вскоре в письме сестре Елене воздал хвалу «лучистой правдивости» этой законно-брачной любви. В 1937 году у него был в Париже роман с красавицей-эмигранткой, страстно мечтавшей выйти за него замуж. Впрочем, В. Н. совсем не походил на сексуальных героев своей прозы: «райская птица» русской литературы в изгнании в это время жестоко страдал от псориаза. Он даже подумывал о самоубийстве. Вера получила анонимное письмо, раскрывающее его связь. «Если ты любишь ее, – сказала она, – то уходи». Возможно, ему следовало уйти, но он не ушел. С тех пор они почти никогда не разлучались.

Володя, как она звала его, любил сверхъестественную память Веры, ее исключительно правильный русский язык. Он обожал ее лукавый юмор. Для него она стала воплощением женщины «в степени x ». Она перевела несколько сочинений Эдгара По, но перевод не был ее главным делом. В. Н., со своей стороны, признавался: «В вопросе о переводчиках я откровенный гомосексуалист». Вера никогда не лелеяла литературных амбиций. В. Н. ни в грош не ставил «женщин-писателей». (Интересно, что бы он подумал о пишущей особе женского пола, именующей себя «набоковисткой»? Я содрогаюсь при мысли об этом.) После того как они поженились, Вера – аккуратнейшая собирательница и хранительница его рукописей – не сберегла ни единой страницы своих собственных опубликованных в юности переводов. (Смогла бы она что-нибудь написать, если бы не вышла замуж за Владимира Набокова? Думаю, это неуместный вопрос.) «Самая лютая зависть, – писал Набоков в письме, извещавшем родных о его намерении жениться, – возникает между двумя женщинами и еще между двумя литераторами. Но зависть женщины к мужчине-литератору уже сродни H2SO4 (серной кислоте)». Главное, Вера была непоколебимо убеждена в том, что ее муж – величайший писатель своего времени. И потому (здесь нужно это «потому») она с удовольствием выполняла обязанности

ЖЕНЫ

ЛЮБОВНИЦЫ

НЯНИ

ЧИТАТЕЛЬНИЦЫ

ПОМОЩНИЦЫ

МАШИНИСТКИ

АГЕНТА

ШОФЕРА

ТЕЛОХРАНИТЕЛЯ

ПАРТНЕРА В ШАХМАТНОЙ ИГРЕ

ЛИЧНОГО БАНКИРА

И ВООБЩЕ ПРАКТИЧНОГО ЧЕЛОВЕКА.

Когда они жили в Америке, Вера получила лицензию на право ношения оружия и приобрела браунинг тридцать восьмого калибра, который хранила в коричневой картонной коробке. Она была осторожна и скрытна. Рассудительна и утонченна. И она была очень эффектна: блистающая ранняя седина и лишенные всяких признаков возраста черты лица.

Любезный В. Н. посвятил Вере большинство своих произведений. «Благодаря таинственной игре отраженного света ее портрет часто появлялся во внутренних зеркалах моих книг», – признавался он. Но все же она не была его натурщицей. В 1958 году Вера сопровождала Набокова в рекламной поездке, и в одной газете появился заголовок: «Мадам Набокова на 38 лет старше нимфетки Лолиты». (Вере случайно удалось спасти черновик «Лолиты», когда Набоков швырнул рукопись в стоявшую у них в саду печь для сжигания мусора. «Это надо сохранить!» – заявила она.)

Но, несмотря на это, она продолжала оставаться объектом диких домыслов – то скрытых, то открыто непристойных, то смешанных. «Я устал оттого, что лица, которых я никогда не встречал, посягают на мою частную жизнь со своими лживыми и пошлыми домыслами – как делает, например, мистер Апдайк, выдвигающий в своей статье (впрочем, в остальных отношениях неглупой) абсурдное предположение, будто вымышленный персонаж, стервозная и распутная Ада, является – цитирую: „одно– или двухмерной проекцией набоковской жены“». Отвечая Мэтью Хогарту, автору рецензии в «Нью-Йорк таймс», В. Н. вопрошает: «Какого черта, сэр, вы лезете в мою семейную жизнь, что вы можете о ней знать?»

Для четы Набоковых брак был святилищем, подвешенным над пропастью вечности и закрытым для всех. Фалангой из двух человек. Внезапно появляющимся невидимым дефисом, который соединяет все написанные слова. Самым неожиданным образом прикрытое полупрозрачной маской лицо Веры возникает на изгибе строки, в скрытом «ты», к которому обращается рассказчик книги «Память, говори» в последней, пятнадцатой главе: « „О, как гаснут – по степи, по степи, удаляясь, годы!“ – если прибегнуть к душераздирающей Горациевой интонации. Годы гаснут, мой друг, и скоро никто уж не будет знать, что знаем ты да я». Это его промежуточная остановка на пути к молчанию.

12+38

В 1961 году Набоковы переехали в швейцарский отель «Монтрё-палас». Нам ничего не известно о их личной жизни, разве только то, что они спали в соседних комнатах. Возможно, он входил к ней на цыпочках. А потом поздней ночью лежал, обнаженный, на спине, смотрел на нее, потом поднимал свои серо-голубые глаза к потолку и, встав, беззвучно исчезал в полутьме своей комнаты.

Он и Ты

Зато мы знаем их сны. Подобно сновидцам из «Улисса» Джойса, Набоковы иногда видели похожие сны. «Доктора полагали, что мы иногда сливаем во сне наши сознания», – писал он в одном из рассказов. И он действительно верил, как сформулирует через несколько лет Ван Вин, в «провидческий привкус» снов. (Там, среди разнообразных теней, мы можем почувствовать будущее, «различить испод времени».) В течение нескольких месяцев В. Н. записывал и классифицировал свои сны, словно прикалывал булавками запутавшихся бабочек, – сны о России, о катаклизмах, эротические, литературные, вещие. Сны Веры дробили немые страхи. Ей виделись запретные границы и побеги босиком (с сыном, прижатым к груди). Или же она скользила по деревянному паркету, слабея с каждым шагом.

Однажды холодной ноябрьской ночью 1964 года им обоим приснилось восстание в Советском Союзе.