Мастер-класс. Записки концертмейстера балета - Лада Исупова Страница 9

– У тебя сколько братьев?

– Нисколько. Я один.

– А если сосед косо посмотрит на твою жену, тебе тоже дела нет?

– Как это посмотрит?

– А вот так! – И француз изобразил вызывающий страстно-испепеляющий взгляд и помотал бровями.

– Нет. Сосед так не посмотрит. Его убить могут.

– А-а!!! – завопил класс, довольный, что ревность существует и в Тибете, и значит, если Шекспир покопался бы там повнимательнее, то все бы там нашлось. Все как у людей.

Но меня беспокоил другой вопрос:

– А что, если жене не захочется исполнять супружеские обязанности с каким-то из мужей?

– Как это не захочется? – удивился Нджи, ход европейской мысли опять ставил его в тупик. – Как не захочется? Это ее обязанность.

Девушки наперебой начали объяснять:

– А так вот и не захочется!

– Ну не нравится один, хоть режь!

– Ну не может она с ним идти, со всеми без проблем, а с этим – ну никак!

Француз и венгр в один голос, радостно:

– А это уже ее проблемы!

Девицы загалдели, начался базар стенка на стенку, который клубился бы еще долго, но смолк в одно мгновение, разбившись о тихий голос Нджи:

– Нет. Это как раз – его проблема. Его большая проблема.

Мы затихли. И он поведал нам грустную историю о том, что если случится, что одного мужа жена невзлюбит так, что превозмочь уже никак, то начинается черная полоса в жизни мужчины.

Сначала, когда неприязнь еще не озвучена официально, он просто будет стараться изо всех сил, чтобы заслужить ее расположение, но если и это не приводит к нужному результату, то в игру вступает последняя карта: к женщине на поклон приходит свекровь.

Она будет просить и обещать, лишь бы сыну было позволено остаться. Женщина, безгранично уважая возраст свекрови, может принять ее просьбу и оставить мужчину в доме.

В этом месте класс замер… Как изменился мир!

Тишину нарушил француз, как наименее сочувствующий тибетской модели семьи:

– И что будет, если она скажет «нет»?

– Тогда ему нужно уйти. Пути у него два – в монастырь или в наемные работники, жить при каком-то доме и работать за еду и кров.

Мы опять немножко пошумели. В разных концах земли заикали далекие свекрови. Мне определенно нравился тибетский вариант:

– Скажи, а мужчина может помогать женщине по дому или это считается только женской работой?

Он не понял вопроса. Но я не унималась и настойчиво пыталась выяснить – кто в доме моет посуду на такую прорву людей?

Оказалось, что домашние обязанности тибетской женщины мало отличались от европейских, исключалось только одно – женщина не могла работать на земле, сельскохозяйственные работы выполняли мужья.

– Ну а там, обед приготовить или посуду помыть мужчина может?

– Но он же занят делами вне дома.

– Хорошо, а если, предположим, снаружи все сделано, он может помыть посуду или подмести пол, или он не станет этого делать ни при каких обстоятельствах, как, например, у мусульман?

– A-а… конечно, может, почему нет? Если он освободился, то будет выполнять любую работу внутри дома, если нужна его помощь.

– Скажи, Нджи… – вдруг задумчиво подала голос училка, сидевшая среди учеников. – А как ты стал монахом?..

Он улыбнулся:

– Родители отдали меня в монастырь, когда я был подростком. Это большая честь для семьи, если кто-то из детей станет монахом. Обычно отдают девочек, но у меня нет сестер. Я один у моих родителей.

– А как быть остальным женщинам?

– Каким остальным?

– Ну тем, которые не выйдут замуж.

– Что значит не выйдут? Которые не хотят замуж – становятся монахинями.

– Нет, которые не хотят в монахини.

– Тогда идут замуж.

– Так на всех мужей не хватит!

– Как не хватит? Это женщин не хватает, мужчин всегда больше.

– О, а в Европе наоборот.

Нджи вздохнул – там хорошо, где нас нет.

– Как же быть тем, кому не хватит семей-братьев?

Он опять не понял, ему опять объясняли, наконец, он заулыбался:

– Вы хотите сказать, что какой-то женщине может не хватить мужчины?

– Да!

– Такого быть не может: если женщина хочет выйти замуж, она всегда найдет за кого, остаться одному – проблема мужская. Она может позвать одного из младших братьев, и они будут жить сами, но в деревнях, на земле, так не проживешь, нужно много мужей.

И мы опять возражали и опять много говорили…

Так проходили наши занятия-путешествия к далеким берегам. Студенты приносили диковинные вещи, хранящие память предков. Каждый бережно нес свой рассказ, как драгоценную воду в пригоршнях, боясь расплескать, пытаясь передать свое трепетное отношение к тому своему далекому непохожему, чего больше нигде не встретишь…

…а он потом все-таки сказал нам, почему вышел из монашества. При китаянках, видимо, не хотел и всегда уходил от ответа, хотя мы делали несколько заходов. Но как-то в малом кругу мы мусолили задание, и зашла речь о том, что, прежде чем вернуться в мир, монаху назначается испытательный срок: проверяют на прочность его решение. Если этот путь пройден, и отговорить не удается, то его без препятствий отпускают. Но на семью ложится тень позора.

– А почему ты все-таки решил уйти? – тихо спросили его в очередной раз.

Он замолчал. Нам стало неловко: вот пристали, бестактные, видно же, что не хочет говорить, все, больше не спросим. И вдруг:

– Я хотел быть с женщиной.

– С конкретной? Ты был влюблен?!

Он дернулся, взгляд стал черным:

– Нет. Этого не могло быть.

– А когда ты встретил свою жену?

– Гораздо позже, в Индии, мы работали в одном университете, а потом переехали сюда.

– А ты никогда не жалел о том, что сделал? – ляпнула я.

– Моим родителям было очень тяжело.

– Ты никогда не жалел?

Он медленно поднял глаза и посмотрел в упор:

– Нет. Нет ничего лучше, чем быть с женщиной.

Французские сосиски

Каждый учебный день был похож один на другой: сорок пять минут занятие, пятнадцать минут перерыв и опять сорок пять минут. Нельзя сказать, что сам урок был совсем уж заформализован, но мы все-таки занимались каким-то делом и шли по заданной училкой колее. А перерыв первоначально был задуман как время неформального общения, предполагалось, что мы будем применять полученные знания в свободном полете.

Японки уходили сразу и отдыхали от нас на японском. Китаянки, как более дисциплинированные, находились в классе, но шушукались тоже на своем. «Западноевропейский блок», таким образом, беспрепятственно принадлежал сам себе и мог потрындеть о чем хочешь.