Меж рабством и свободой. Причины исторической катастрофы - Яков Гордин Страница 9

Порок вовсе не был изначально присущ этим людям. Порочна была система, выраставшая на их глазах, при их активнейшем участии. Государство, которое они строили под водительством царя-реформатора, несмотря на принесенные ими жертвы и понесенные ими труды, оказалось для них чужим и чуждым. Они строили нечто, не воспринимавшееся ими как Россия, как отечество, как своя страна. Они строили машину, которую невозможно было любить. Они видели, как эта машина грабит народ, и оттягивали на себя часть награбленного.

Мир в их сознании распадался. Характер человеческих отношений оказывался извращенным, ненадежным, принципиально не соответствующим заповедям. Если священник, нарушая тайну исповеди, обязан донести на доверившегося ему христианина и Бог это терпит, то чего требовать от нас, грешных! Кому доверять?

Рассматривая отношения между сподвижниками Петра, удивляешься их взаимной ненависти, неестественности их союзов и мгновенности разрушения этих союзов. Совершенно прав историк Н. И. Павленко, утверждающий в фундаментальном труде "Петр Великий", изданном в 1990 году, что личное начало играло огромную роль в политике Петровской эпохи. Но какое это было болезненное начало!..

Можно с уверенностью сказать — и вышеприведенные факты тому свидетельство, — что унижение человеческого достоинства каждого заложено было в самой сути возводимой системы, и это не только отталкивало, отчуждало от молодого государства людей с высоким ощущением своего достоинства, но и развращало тех, кто готов был стерпеть от царя любое унижение. Они терпели, но для их духовного устройства это не проходило бесследно, искажая само их мировосприятие.

В период "дела Алексея", период церковной и податной реформ, когда жестокая структура и порочная суть нового государства выявились с полной очевидностью, симптомы психологического и духовного кризиса также должны были выявиться с особой остротой.

Погодин был прав, утверждая, что с середины 1710-х годов ближайшими советчиками наследника становятся "большие персоны" — Александр Кикин и князь Василий Владимирович Долгорукий. Почему они сблизились с царевичем, который отнюдь не пользовался расположением их всесильного и подозрительного господина?

И здесь нам пора обратиться к самому следственному делу Алексея и к тем драгоценным сведениям и свидетельствам, что в нем содержатся.

Прежде всего нужно понять систему следствия, — она сама по себе многое объясняет.

Будучи великим прагматиком, который, по мнению Пушкина, "презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон", Петр никогда не стеснял себя в политической борьбе этическими соображениями. Когда Петр клятвенно заверял скрывавшегося в Италии Алексея, что в случае возвращения его ждет только "лучшая любовь", он, разумеется, не придавал собственным словам ни малейшего значения. И когда по прибытии наследника в Москву царь торжественно объявил ему прощение, то обставил это прощение заведомо невыполнимыми условиями.

Петр отчасти знал — за Алексеем внимательно следили, — отчасти догадывался о многообразных связях царевича. Объявляя прощение, он провозгласил, что оно потеряет силу, если откроется хоть какая-либо "утайка". Было очевидно, что царевич попытается укрыть ближайших друзей или же просто забудет о чем-либо и тем самым аннулирует прощение.

Петр не считал возможным оставить сына в живых.

Ему только надо было найти оправдания для общественного мнения и создать наиболее выгодную для себя ситуацию. Петр и ближайшие к нему люди, очевидно, уверены были, что никакого компромиссного решения нет. Эту позицию четко сформулировал современный историк:

В данном случае друг другу противостояли не только отец и сын, но две концепции настоящего и будущего России: одну из них претворял в жизнь отец, другую, диаметрально противоположную, намеревался осуществить сын, как только окажется у власти. Ставка была велика, а дороги расходились круто. Как дальше пойдет Россия: по пути ли преобразований, которые выводили ее в число могущественнейших стран Европы, или по пути все большего отставания? [18]

Скорее всего, так или почти так рассуждал Петр. Но, по глубокому моему убеждению, то была ложная дилемма. Глубина противоречия действительно была бездонной. Но суть его заключалась в ином. И если собственную перспективу Петр определял точно, то "оппозиционный вариант" он примитивизировал до подмены генерального смысла.

Несколько позже мы этот смысловой сбой проанализируем. Сейчас же хочу только напомнить читателю, что подобные положения вечно актуальны и принципиальны для политической истории — сознательное или полусознательное моделирование господствующей стороной позиции противника как заведомо пагубной. Главное средство в таких случаях — упрощение этой позиции, моделирование ее по случайным, произвольно выхваченным чертам враждебной программы. Так и программа, которая могла реализоваться в случае воцарения Алексея, имела мало общего с тем вариантом, что приписывали ему противники.

Для того чтобы представить себе эту реальную программу, противостоящую петровским сбывшимся планам, нужно очертить круг лиц, на которых рассчитывал и собирался опереться Алексей. Их список был выбит из него кнутом на дыбе.

Несколько человек Алексей назвал сразу — еще до начала официального следствия. Их участие было столь очевидно и известно, что скрывать было глупо. Не говоря уж о том, что царевич, по выражению Пушкина, "устрашенный сильным отцом", пытался откупиться от него, но, по возможности, минимумом предательства по отношению к своим действительным или потенциальным сторонникам.

Сразу же отметем лиц, близких к царевичу, но малозначащих — Никифора Вяземского, Дубровского, Эверлакова. Нас интересует не бытовой уровень, но реально политический.

Замешанные в деле второстепенные государственные фигуры — Петр Апраксин, Михаил Самарин и царевич Василий Сибирский оказались достаточно случайными участниками дела.

Главными лицами на этом этапе стали те же Александр Кикин и князь Василий Владимирович Долгорукий. С них и начнем анализ политических связей царевича.

В представлениях об Александре Васильевиче Кикине — самой трагической после царевича фигуре "дела Алексея" — много путаницы. В высшей степени квалифицированный историк пишет о корреспондентах петровского кабинет-секретаря Алексея Макарова: "Александр Кикин, Антон Девиер — или близкие ему по социальному облику такие корреспонденты, как Алексей Курбатов, Василий Ершов…" Кикин невольно оказывается в "одном круге" с безродным иностранцем Девиером и бывшим крепостным Курбатовым. Вводит в заблуждение и то, что Кикин был царским денщиком, как простолюдин Ментиков и арап Абрам Петров, ставший затем Ганнибалом. "Кикина с Меншиковым роднила общность начала карьеры…" — пишет историк. Между тем Александр Кикин происходил из очень хорошего дворянского рода, основанного знатным литовским выходцем, ставшим боярином князя Дмитрия Донского. Кикин был сыном стольника (чин, предшествующий боярину), крупного дипломата. С 1693 года служил в "потешных", то есть в гвардии, и, будучи бомбардиром, находился под началом самого Петра — капитана бомбардирской роты. Денщиком царским он стал во время Азовских походов. Причем надо иметь в виду, что петровские денщики были людьми чрезвычайно близкими к царю часто не только в быту. Они были лицами доверенными. Во время Великого посольства Кикин волонтером — вместе с царем — поступил в обучение на голландскую верфь и стал мастером кораблестроения. В дальнейшем его быстрая карьера шла именно по этой важнейшей для Петра линии — Кикин сделан был управляющим петербургской верфью. Вместе с царем он создавал флот и был одним из ближайших к Петру деятелей.