История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I - Фредерик Коплстон Страница 9

Однако тут возникает проблема – как объяснить, каким образом все вещи появились из воздуха, и именно в решении этой проблемы и проявилась гениальность Анаксимена. Чтобы объяснить, каким образом из простого элемента возникают конкретные объекты, он ввел понятия конденсации и разрежения. Воздух сам по себе невидим, но становится видимым в результате этих процессов – при разрежении или расширении он превращается в огонь, а при сгущении – в ветер, облака, воду, землю и, в конечном счете, в камни. Понятия конденсации и разрежения дают еще одно объяснение, почему Анаксимен выбрал в качестве первичного элемента воздух. Он думал, что, разрежаясь, воздух нагревается и стремится стать огнем; а конденсируясь, он охлаждается и стремится превратиться во что–то твердое. Воздух, таким образом, находится посредине между окружающим мир огнем и холодной, влажной массой в центре; Анаксимен выбирает воздух как своего рода промежуточную инстанцию. Однако самым важным в его доктрине является попытка проследить, как количество переходит в качество – именно так в современной терминологии звучит его теория конденсации и разрежения. (Анаксимен замечал, что, когда мы дышим открытым ртом, воздух нагревается, а когда дышим через нос, с закрытым ртом – охлаждается, и этот пример из жизни есть доказательство его позиции.)

Подобно Фалесу, Анаксимен считал Землю плоской. Она плавает на воде как лист. По словам профессора Бернета, «ионийцы так и не смогли принять научный взгляд на Землю, даже Демокрит продолжал верить, что она плоская». Анаксимен предложил любопытное толкование радуги. Она возникает, когда солнечные лучи встречают на своем пути мощное облако, сквозь которое им не пройти.

Целлер отмечает, что это «шаг в научном объяснении далеко уходит от объяснения Гомера, который считал, что Ирис («радуга») – это живой посланник богов».

С падением Милета в 494 году до н. э. Милетская школа, должно быть, прекратила свое существование. Милетские доктрины в целом известны сейчас как философская система Анаксимена; вероятно, в глазах древних он был самым главным представителем школы. Вряд ли его признали таковым потому, что он был ее последним представителем, скорее тут сыграла роль его теория конденсации и разрежения, представлявшая собой попытку объяснить свойства конкретных объектов переходом количества в качество.

В целом мы должны еще раз повторить, что главная заслуга ионийцев заключается в том, что они поставили вопрос об исходном элементе всех вещей, а не в тех ответах, которые они на него давали. Мы должны также подчеркнуть, что все они считали материю вечной – идея о том, что этот мир был создан по чьей–то воле, не приходила им в голову. И для них этот мир – это единственный мир. Однако вряд ли было бы правильным считать ионийских философов догматичными материалистами. Различие между материей и духом в те времена еще не было установлено, а до тех пор, пока это не сделано, нельзя говорить о материалистах в том же смысле, в каком мы говорим о них сейчас. Они были «материалистами», потому что пытались объяснить происхождение всех вещей из какого–то вещественного элемента. Но они не были материалистами, которые намеренно отрицают различие между материей и духом, по той простой причине, что само это различие еще не было четко проведено, так что и отрицать было нечего.

Заметим напоследок, что ионийцы были «догматиками» в том смысле, что они не занимались «критикой проблем». Они считали, что можно познать вещи такими, каковы они есть: они были полны наивной веры в чудо и радости открытий.

Очень важно понять, что пифагорейцы представляли собой не просто группу учеников Пифагора, более или менее независимых и изолированных друг от друга, а религиозное братство или союз, основанный Пифагором, уроженцем острова Самос, в городе Кротоне в Южной Италии во второй половине VI века до н. э. Сам Пифагор был ионийцем, и первые ученики его школы разговаривали на ионийском диалекте. Происхождение союза пифагорейцев и жизнь его основателя теряются во мраке веков. Ямблих в своем жизнеописании Пифагора называет его «вождем и отцом божественной философии», «богом, демоном (иными словами, высшим существом) или божественным человеком». Однако жизнеописания Пифагора, составленные Ямблихом, Порфирием и Диогеном Лаэртским, вряд ли можно считать достоверными, это скорее художественные произведения.

Создание собственной школы вряд ли было чем–то необыкновенным в греческом мире. Вполне вероятно, хотя и трудно доказать наверняка, что ранние милетские философы уже имели то, что мы называем «школой». Но школа Пифагора имела особенность, отличавшую ее от других, – она носила ярко выраженный аскетический и религиозный характер. В эпоху заката ионийской цивилизации наблюдалось религиозное возрождение, стремившееся дать людям истинно религиозные элементы, которых не имела ни олимпийская мифология, ни милетская космология. Так же как и в случае с Римской империей, в обществе, движущемся к закату, потерявшем свою былую энергию и свежесть, наблюдается, с одной стороны, склонность к скептицизму, а с другой – к «мистическим религиям». На закате богатой, пронизанной коммерческим духом ионийской цивилизации мы видим те же тенденции. Общество пифагорейцев олицетворяло собой дух религиозного возрождения, соединенный с ярко выраженным научным духом – именно благодаря этому сочетанию пифагорейцы и вошли в историю философии. Между орфизмом и пифагорейцами существует определенное сходство, хотя очень трудно точно определить, как они относились друг к другу. Вполне вероятно, что учение орфиков могло оказать определенное влияние на пифагорейцев. В орфизме мы обнаруживаем строгую организацию – члены секты жили сообществами, связанные между собой обрядом посвящения и верностью принятому образу жизни, а также доктриной переселения душ – доктриной, присутствовавшей и в учении пифагорейцев, – так что трудно поверить, чтобы орфические верования и практики не оказали никакого влияния на Пифагора, даже если сам Пифагор был теснее связан с Делосом, чем с фракийской дионисийской религией.

Существует мнение, что товарищества пифагорейцев были по своему характеру политическими сообществами, однако нельзя сказать, что пифагорейцы занимались исключительно политикой – разумеется, это было не так. Это верно, что Пифагор вынужден был покинуть Кротон и уехать в Метапонт, но это можно объяснить и другими причинами, а вовсе не политической деятельностью Пифагора на благо какой–либо конкретной партии. Впрочем, пифагорейцы временно добились политической власти в Кротоне и других городах Великой Греции, а Полибий рассказывает нам, что их «убежища» были сожжены, а сами они были подвергнуты гонениям – где–то в 440—430 годах до н. э., – хотя это вовсе не означает, что их общество было больше политическим, чем религиозным. Так, Кальвин управлял Женевой, но он был не только политиком. Профессор Стейс пишет: «Когда простому жителю Кротона запретили есть бобы и сказали, что он ни при каких обстоятельствах не должен есть свою собственную собаку, это переполнило чашу терпения» (хотя нет никаких доказательств того, что именно Пифагор запретил употреблять бобы и мясо в пищу. В отношении бобов Аристоксен утверждает как раз обратное. Бернет, который склонен считать, что запреты исходили действительно от пифагорейцев, тем не менее признает, что в отношении табу на бобы прав был Аристоксен). Через несколько лет общество пифагорейцев возродилось и продолжало свою деятельность в Италии, а именно в Таренте, где в первой половине VI века до н. э. правил Архит – ученик Филолая.