Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже Страница 9

2 июня появился Экуанский эдикт, подлинное объявление войны, после которого протестантам не осталось иного выбора, кроме как между бегством и мятежом. Чтобы применить подобный закон, требовались магистраты, рвение которых не вызывало подозрений. Итак, Парламент не скрывал более своего снисходительного отношения к новым идеям. Президент Парламента Антуан Фюме вызвал аплодисменты, страстно критикуя Церковь. Он заключил, что требуется собор, дабы исправить заблуждения еретиков.

Генрих II, крайне взволнованный, велел Парламенту, дабы тот осуществлял внутреннюю цензуру, названную меркуриальной. Вследствие бурных дискуссий магистратов назревала потребность во вмешательстве. Король лично явился тогда в Парламент с коннетаблем и Гизами. Хранитель печати предложил советникам высказывать мнения. Но наивный властитель не добился желанного повиновения.

Не вызывающие подозрений католики (Сегье, Арле) страстно отстаивали прерогативы парламентариев, Клод Виоль и Луи дю Фор требовали созыва собора. Затем Анн дю Бург, недавно помиловавший четырех осужденных в Тулузе еретиков, произнес дерзкую речь, где бичевал развращенность известных прелатов (подразумевался кардинал Лотарингский) и взял под защиту протестантов: «Не виновны в оскорблении Величества те, кто упоминает короля в своих молитвах, кто желает восстановить Церковь, которая рушится. Или кто-то полагает, что это пустяк — осуждать людей, которые из пламени призывают Иисуса Христа? Результат моих изысканий таков, что доктрины лютеран подтверждены Писанием, в то время как папские основаны лишь на человеческих представлениях».

Дю Бург требовал созыва «доброго, святого и свободного собора». А пока он не состоялся, надлежит отсрочить казни верующих, «исключая анабаптистов, серветистов 28 и прочих еретиков». Это ограничение, исходившее от мученика на вершине могущества, показывает, насколько тесны были тогда границы терпимости.

Король вне себя собственноручно вырвал из протокольной книги листы, на которых должны были быть изложены эти заявления. После чего приказал коннетаблю лично арестовать Дю Бурга и Дю Фора. Наутро Фюме, Дю Ферьер и некоторые другие также были заточены в Бастилию.

Месяц спустя протестанты славили справедливость Божью. Генрих II умер, получив в ходе схватки на копьях удар в глаз от Монтгомери, капитана шотландской гвардии. Перед тем как скончаться, он совершил непростительную ошибку, призвав Филиппа II стать защитником его сына и его народа. Король испанский получил, таким образом, великолепный предлог вмешиваться в дела Франции.

Новый монарх, Франциск II, был совсем юнцом, скудоумным, необузданным, нездоровым, рабом прекрасных глаз Марии Стюарт. Большего и не требовалось, чтобы монархия скатилась к тому уязвимому состоянию, до которого ее традиционно доводит несовершеннолетие властителя. Как правило, в таких обстоятельствах большие вельможи возвращаются к феодальным порядкам и стремятся развалить все, что сделано династией для централизации. Предоставив всю полноту власти Гизам, дядьям своей супруги, король не мог не побудить их вспомнить свой давний замысел, который грозил конфликтами убеждений, финансовым развалом и общим несогласием в стране. Даже иноземец содрогался от надежды и вожделения. «Полагаю, настал благоприятный миг для всех тех, кто желает посчитаться с Францией», — писал английский посланник Трокмортон. Как и его испанский коллега Шантонне, он готов был, не жалея усилий, вбивать клинья раздора.

У Гизов не было недостатка в политических и военных дарованиях. Но, помышляя в первую очередь о могуществе своего дома, они вели себя с первых дней как вожди партии, осыпали благодеяниями свою клиентелу и портили настроение принцам крови, высшей знати, значительной части населения. По великолепному выражению герцога де Леви-Мирпуа, государство сделалось необъявленной республикой, не имевшей преимуществ ни провозглашенной республики, ни твердой монархии.

Защитой от страстей группировок, от грозящей гражданской войны, от ненасытности вельмож и предприятий иноземцев оставался последний бастион — королева-мать, эта итальянка, столь долго отстранявшаяся от дел, эта полная женщина, отныне неизменно облаченная в траур, который с двадцати пяти лет придавал Золушке сходство с ее очагом. И какой бы неутешной ни сделала ее утрата супруга, Екатерина Медичи, сбросив маску, немедленно явила двору свой подлинный гений. Сын боготворил ее. Он писал в начале каждого своего публичного обращения: «К удовольствию королевы, моей матушки и госпожи, и вполне соглашаясь с ее мнением, повелеваю». Пустые слова. Осыпанная почестями, госпожа Медичи еще чувствовала груз своего купеческого происхождения и слабость перед лотарингскими князьями, с которыми благоразумно старалась не сталкиваться. И хотя у нее были совершенно иные намерения, она предоставила новому правительству в течение нескольких месяцев заниматься преследованием протестантов. Анн дю Бург погиб на костре. Кальвинисты встретили эту жертву со странной радостью. Некоторые пасторы в открытую ликовали: у «новых христиан» появился мученик, «который не был ни разносчиком, ни рабочим, ни монахом-расстригой, ни школяром»! Между тем оппозиция подыскала себе вождя. Подобную роль взял на себя первый принц крови Антуан де Бурбон, король Наварры, личность нелепая, непостоянная, не имевшая никакого престижа; его брат Луи, принц де Конде, охотно его заменял. Этому младшему брату опостылело существование без всякого веса, без власти над кем-либо, без средств. Ему не занимать было храбрости, честолюбия, пыла, великого легкомыслия, прискорбной склонности к любовным безумствам. В его обращении отнюдь не религия сыграла ведущую роль. Взять реванш за несправедливость своего жребия — вот что ему требовалось, найти средство оказаться на равных со своими кузенами Гизами, которым бесстыжая фортуна предоставила первенство в ущерб ему. Лицом к лицу с поборниками Церкви, он взывал к древнему монархическому праву, в силу которого принцы крови могли расценивать иностранных регентов как узурпаторов. «На стороне Лотарингцев были их дела, на стороне Бурбонов традиция. Так сложился лейтмотив религиозных войн». 29 Конде оказался почти один-одинешенек среди вельмож в своем желании испытать силу. Гизы опасались его. К концу зимы 1560 г. они решили последовать совету королевы-матери и Колиньи, тогда тесно объединившихся, и, вопреки своей прежней политике, обнародовали Амбуазский эдикт, который упразднял Экуанский. Кальвин провозгласил: «Если прольется хоть капля крови, из нее потекут реки. Лучше бы всем нам сто раз сгинуть, чем стать причиной того, что самое имя христианства и Евангелие окажутся настолько отданы на поругание». Но у себя в Женеве, где Отман написал «Тигра», направленного против кардинала Лотарингского, эмигранты были опасно возбуждены.

Во Франции многие «кадровые» капитаны, оставшиеся без гроша после заключения Като-Камбрезийского мира, искали, кому бы предложить свою шпагу. Англия щедро субсидировала и тех, и других. Королеву Елизавету немало тревожило, что Франция и Шотландия объединились посредством брака Франциска II и Марии Стюарт. Она жаждала к тому же вернуть Кале. Нынче нам известно, что ее посланник Трокмортон был главной пружиной Амбуазского заговора. Поскольку принц Конде не желал, чтобы его роль открылась слишком рано, авантюрист по имени Ла Реноди собрал по его поручению отряд, который должен был захватить Франциска II в Блуа. Переворот вполне мог удасться, и легко вообразить себе чудовищные последствия, которые бы он имел, если бы адвокат д'Авенель, которому Ла Реноди неосмотрительно доверился, не предупредил кардинала Лотарингского. А это привело к тому, что заговорщиков схватили близ Амбуаза, где нашел убежище двор, а затем состоялась массовая казнь. Отец тогда восьмилетнего Агриппы д'Обинье заставил своего сына любоваться повешенными на зубцах стены.