Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 92

— Как дружка звать, который побег? Что молчишь, али познакомиться не успела? Шрамик-то на щеке хоть заметила?

— Да нет, она на другое место смотрела.

— Ну, гляди, девка, достанется тебе на орехи, отец вон на подходе.

Дарья испуганно пялила свои огромные глаза, от страха она не могла произнести ни слова, ни пошевельнуться. Такой её и увидел несчастный отец, который застыл на месте, не смея поверить собственным глазам. Опомнившись первым, он с криком: «Убью блудницу!» — бросился к дочери и, должно быть, действительно выполнил свою угрозу, так как сопровождавшие не решались остановить строгого начальника. К счастью, среди них находился Афанасий, который, не раздумывая заступил ему дорогу.

— Гнев отнимает у человека разум, а безрассудных не жалует Господь. Опомнись, князь, поймаем злодея, тогда всё и разберём.

Горчаков послушно остановился, кажется, он действительно был не в себе. Его водянистые старческие глаза мигом потухли, в них были теперь усталость и боль жестоко уязвлённого человека. Неясные, похожие на бред слова срывались с губ, они относились к грехопадению дочери, и Афанасию ничего на оставалось иного, как молча сострадать отцовскому горю. Через некоторое время его речь стала более осмысленной. В ней всё чаще мелькало имя Салтыкова, который не только соблазнил дочь, но и провёл его как мальчишку, спрятавшись рядом. Под таким прикрытием удобно всякие дела вершить: и роспись украсть, и Фильку убить. Насчёт росписи Афанасий хотел выразить сомнение, ибо вид, в котором убежал Салтыков, наглядно свидетельствовал, что её при нём не было, но удержался, чтобы лишний раз не напомнить старику о позоре.

Шеин, когда узнал о случившемся, тоже сумел удержаться от упрёков. Он по-своему любил преданного старика и сочувствовал его горю. Покачал головой и сказал:

— Не мне тебя учить, что делать, сам знаешь: достань этого выродка хотя бы из-под земли.

Скоро, однако, выдержка понадобилась и самому Шеину. При попытке выезда из крепости был задержан пан Зенковский, решивший отъехать к велижскому старосте, так и не дождавшись ответа. Его, несмотря на громкие протесты, подвергли обыску, как и всех прочих, и нашли несколько долговых расписок от знатных горожан, в том числе от Михайлы Борисова. Они, по уверению Зенковского, были получены за привезённый им товар: оружие, снаряжение, одежду. Пан пылал праведным гневом: разве в вашем городе запрещена торговля? Начальник воротной стражи с трудом противостоял бурным наскокам и считал, что ничего противозаконного буйный пан не сделал, в то время с любым посольством привозилось на продажу много всякого добра, смущало только имя Борисова, близкого Шеину человека и величина его долга. Решил всё же доложить воеводе.

Шеин тотчас призвал своего трубноголосого щёголя для объяснений. Тот подтвердил покупку у пана лошади и некоторых предметов снаряжения. Воевода недоумевал: в расписке значилось без малого сто рублей, в городе за такие деньги можно было купить 80 лошадей, разве пан предложил нечто особенное? Михайла, выглядевший сначала довольно смущённым, стал постепенно приобретать привычную осанку и заговорил звучным голосом:

— Я свою гнедуху на целый наш табун не сменяю, не пристало мне на клячах ездить.

Шеин удивлённо поднял брови.

— С чего это ты зачванился? Только и чести, что рядом ходишь, гляди, водяной пузырь недолго стоит... Э, да ладно, недосуг мне с тобой, пусть Горчаков разбирает.

Михайлу отправили ко второму воеводе, ему, правда, тоже не до того, дочерний грех на шею давит. Хорошо, что москвичи под рукой, поручил дело им. Афанасий стал спрашивать, какие вещи помимо лошади были куплены у пана. Михайла нос кверху, цедит сквозь зубы, собеседники чином не вышли. Антип, видя такую издёвку, заиграл желваками, Афанасий же простачком прикинулся, переспрашивает, просит объяснить. Увидел необычные сапоги с широкими обшитыми кружевами отворотами и удивился: обутки-то как раз по нашей грязи, а каблуки зачем такие высоченные, неудобно ведь...

— Тебе, москаль, этого не понять, красота требует жертв.

— Высок каблук быстрей ломается, — буркнул Антип.

— А бодцы для чего такие большие? — указал Афанасий на шпоры величиной с доброе блюдце. — И лошади больно и по земле волокутся.

Михайла окинул его презрительным взглядом:

— Я про твою рясу могу то же сказать, но ведь носишь.

Далее Афанасий заинтересовался расшитым кружевами камзолом и удивился обилию на нём карманов. Из одного выглядывала пачка пластинок.

— Что это такое?

— Это карты, — объяснил Михайла, — в них теперь играет каждый светский человек.

— Навроде зерни?

— Зернь для мужичья, а карты для благородных людей.

Афанасий попросил объяснить правила, но Михайла махнул рукой — куда тебе, всё равно ничего не поймёшь.

Афанасий посмотрел на приятеля и, увидев его усмешку, неожиданно предложил:

— Ты всё-таки объясни и сыграй с моим товарищем. Выиграешь — отпустим, а коли проиграешь, продолжим допрос.

Михайла, объяснив в полслова, с лукавой усмешкой начал игру и сразу проиграл. «Это не в счёт», — крикнул он, начал по новой и опять проиграл. То же случилось и в третий раз. Михайла выглядел изрядно полинявшей мокрой курицей, вся спесь с него скатилась. Антип же к своему удовольствию имел полное право пренебрежительно отозваться:

— Слабенький ты игрочишка, поучиться надобно.

То же проделали с Зенковским, этот оказался куда более сильным игроком, Антип уступил ему партию и согласно уговору пана пришлось отпустить. Афанасий доложил свою наблюдения Горчакову, тот посидел, обдумывая услышанное, и велел позвать Борисова.

— Государь-воевода крайне недоволен, — сказал он, — твой долг бросает на него тень, потому приказал тебя от дел и от своей особы отстранить. Я, однако, уговорил его произвести ещё один испыток. Свези ответное письмо велижскому старосте, заодно и пана евонного спровадишь, чтобы более нам глаза не мозолил. А как возвернёшься, тогда с тобой окончательно разберёмся, по всей строгости. Иди, и чтоб более не дурил!

Едва забрезжило, к Днепровским воротам подъехали два всадника, они приметно торопились, желая поскорее покинуть крепость. Здесь их уже ждали Горчаков и его московские помощники. Ранний час не сказался на старике, он выглядел бодрым и оживлённым, даже пошутить изволил: не мог-де отказать себе в удовольствии проводить лично. Потом обернулся к своим людям и коротко бросил: обыскать! Михайла помертвел лицом и было от чего — за пазухой нашли синюю книжицу. Отпираться не имело смысла.

— Это всё он, — крикнул Михайла и ткнул в сторону пана. И куда девался прежний вальяжный вид?

Москвичам вышла честь самолично рассказать обо всём Шеину. Афанасий сказал так:

— Возле тела Фильки отыскались следы сапога со странной привязкой. Выяснилось, что их оставили чужестранные бодцы на сапогах Михайлы. Значит, он был там и принимал участие в убийстве. Зачем? Посмотрели на его покупки у пана: лошадь самая обычная, сапоги и кафтан поношенные — на сто рублёв никак не тянут. Откуда же долг? Антип проверил их в карточной игре. Михайла, как оказалось, новичок, пан — первостатейный плут, он не одного его дурил, все найденные расписки — карточные долги. Для погашения долга он и приказал Михайле выкрасть роспись. Фильку же убили просто для отвода глаз. Оставалось одно: как вывезти роспись из крепости? Мы подумали, что хитрый пан, зная о строгих обысках, сам за такое не возьмётся, поручит другому. Кому? Скорее всего, тому же Михайле. Тогда князь Пётр Иванович, выказав приличную строгость, приказал ему ехать якобы с твоим письмом к Гонсевскому, с тем чтобы наказать по возвращении. Михайла в уверенности, что его как твоего помощника обыскивать не станут, взял роспись с собой. Тут мы его и словили.