Ференц Лист - Мария Залесская Страница 99

И такое говорилось и писалось на его родине! Тамошние ядовитые стрелы ранили всего больнее. Правда, голоса тех, кто осмелился выступить в защиту Листа, были хотя и единичны, но гораздо более авторитетны, чем его критиков. Так, композитор, пианист и видный музыкальный деятель граф Иштван Фаи (Fáy; 1809–1862), давний знакомый Листа, писал в номере «Вашарнапи Уйшаг» (Vasárnapi Újság — «Воскресные новости») за 25 сентября: «Не будем говорить оскорбительных слов о его патриотизме, ибо он возложил на алтарь родины немало жертв и всегда был ее патриотом, пусть не словом, но делом. Нация может гордиться им. Сделанные им заключения стали, скорее всего, результатом поспешности» [528].

Позднее еще более откровенно высказался Михай Мошоньи в основанной им совместно с давним другом Листа Корнелем Абраньи [529] музыкальной газете «Зенэсети Лапок» (Zenészeti Lapok — «Музыкальные листки»): он признался, что сменил свою немецкую фамилию Бранд на венгерскую Мошоньи, вдохновившись именно книгой Листа [530].

Но одинокие голоса в защиту Листа тонули в море озлобленной критики. Лист откровенно не понимал, чем он мог обидеть соотечественников. Он с детства был убежден, что цыганская музыка является подлинным венгерским фольклором; тогда же он ее искренне и навсегда полюбил. В то время многочисленные цыганские ансамбли называли венгерскими по всей Европе. Лист просто осмелился высказать вслух заблуждение, в котором пребывали многие, и это заблуждение тут же стали приписывать ему одному.

Пожалуй, самым весомым и объективным словом в защиту Листа стал доклад Белы Бартока «Проблемы Листа», прочитанный в Венгерской академии наук 3 февраля 1936 года, почти через полвека после смерти гениального земляка: «Мы лишь частично можем предъявить Ференцу Листу обвинение в связи с его ложными выводами; из всего того, что он имел возможность видеть и слышать, он вряд ли мог сделать иное заключение, чем то, которое вытекает из его книги. Более того, как раз напротив, та смелость, с которой он высказывает свое добросовестное, хотя и ошибочное мнение, вызывает уважение» [531].

Стоит обратить особое внимание на один чрезвычайно важный вывод Бартока, во многом объясняющий недооцененность творчества Листа, которая к началу 1860-х годов начинала всё острее ощущаться им: «…широкая публика не может уловить сущности музыкальных произведений, она легче воспринимает их внешние стороны». По его мнению, произведения Листа важнее вагнеровских — не потому, что более совершенны, а потому, что «Вагнер полностью использует и развивает все введенные в них новые возможности, а многочисленные начинания, встречающиеся у Листа, были развиты не им самим, а его последователями» [532].

Сам Лист, словно ставя точку в болезненном вопросе, 14 января 1860 года писал Анталу Аугусу: «Патриотизм, без сомнения, великое и достойное восхищения чувство, однако излишняя пылкость его проявления стирает необходимые границы, а единственным его двигателем становится лихорадочное раздражение; случается, что устраивают и бурю в стакане воды. Я, однако же, твердо убежден в своей способности выполнить свое предназначение и буду постоянно стремиться к прославлению родины… трудами на поприще художника. Возможно, не совсем так, как предполагают некоторые патриоты, для которых „Марш Ракоци“ означает примерно то же, что Коран для халифа Омара; возможно, не совсем так, как те, кто с удовольствием сожгли бы — как Омар Александрийскую библиотеку — всю немецкую музыку под тем чудесным предлогом, что она или не представлена в „Марше Ракоци“, или не стоит ничего. Возможно, не совсем так, но тем не менее я привязан к Венгрии. Позвольте еще заметить Вам, что шум, поднятый вокруг моего труда о цыганах, натолкнул меня на мысль о том, что я еще больший венгр, чем мои оппоненты, маниакально настроенные венгры, ибо одной из характерных черт нашего национального характера всегда была лояльность» [533].

Книга Листа «Цыгане и их музыка в Венгрии» оказалась для автора миной замедленного действия. Осенью 1881 года в Лейпциге вышло, снова на французском языке, ее второе переработанное издание, вызвавшее не меньшую бурю, чем первое. К тому времени акценты значительно сместились: если первое издание сочли оскорблением венгерской нации, то второе — свидетельством листовского антисемитизма. По мнению К. Хамбургер, Каролина Витгенштейн, фактически приписав Листу собственные убеждения, «нагородила ужасной чепухи о венграх и цыганах и до неузнаваемости исказила венгерские имена и географические названия. В качестве отрицательной „противоположности“ свободолюбивым цыганам одну седьмую часть книги она посвятила „другому“ народу без родины — иудеям, что не имело никакого отношения к основной теме (не будем забывать: по изначальному замыслу Листа этот текст должен был служить предисловием к „Венгерским рапсодиям“!). Среди прочего княгиня развила мысль о том, что евреи не обладают творческими способностями… Неспособный к творчеству злобный еврей из первого издания несчастной „цыганской книги“ в новом ее варианте стал настоящим воплощением ненависти, причиной всех бед общества: как тот, в чьих руках сосредоточились деньги, пресса и власть, и, наоборот, как подрывной, либеральный, социалистический элемент».

Глава «Дети Израиля» была настолько расширена в издании 1881 года, что сразу привлекла к себе внимание. Вот образчик очередной волны критики, обрушившейся на Листа: «…один из гнуснейших памфлетов антисемитского содержания за последние десятилетия… Остается только удивляться, когда слышишь заявления, продиктованные средневековой религиозной ненавистью и нетерпимостью фанатика от знаменитого исполнителя, объехавшего весь мир… ведь на титульном листе стоит его, именно его имя. Или же вы тем самым хотели оказать любезность уже увядшей, но всё еще интересной особе? Сочинительский талант его расцветал лишь тогда, когда он обрабатывал чужие мысли. Хорошо жить в эпоху, когда каждый может заниматься сочинением музыки, как ему вздумается, никакие запреты не действуют, квинты и кварты можно расставлять как душе угодно. Всё разрешено — в любом темпе можно модулировать хоть четыре раза. Кроме программной музыки уже ничего и не существует» [534].