Бег - Михаил Булгаков

Бессмертье – тихий, светлый брег;

Наш путь – к нему стремленье.

Покойся, кто свой кончил бег!..

Жуковский

С е р а ф и м а В л а д и м и р о в н а К о р з у х и н а – молодая петербургская дама.

С е р г е й П а в л о в и ч Г о л у б к о в – сын профессора-идеалиста из Петербурга.

А ф р и к а н – архиепископ Симферопольский и Карасу-Базарский, архипастырь именитого воинства, он же химик М а х р о в.

П а и с и й – монах.

Д р я х л ы й и г у м е н.

Б а е в – командир полка в Конармии Буденного.

Б у д е н о в е ц.

Г р и г о р и й Л у к ь я н о в и ч Ч а р н о т а – запорожец по происхождению, кавалерист, генерал-майор в армии белых.

Б а р а б а н ч и к о в а – дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты.

Л ю с ь к а – походная жена генерала Чарноты.

К р а п и л и н – вестовой Чарноты, человек, погибший из-за своего красноречия.

Д е Б р и з а р – командир гусарского полка у белых.

Р о м а н В а л е р ь я н о в и ч Х л у д о в.

Г о л о в а н – есаул, адъютант Хлудова.

К о м е н д а н т с т а н ц и и.

Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и.

Н и к о л а е в н а – жена начальника станции.

О л ь к а – дочь начальника станции, 4-х лет.

П а р а м о н И л ь и ч К о р з у х и н – муж Серафимы.

Т и х и й – начальник контрразведки.

С к у н с к и й, Г у р и н – служащие в контрразведке.

Б е л ы й г л а в н о к о м а н д у ю щ и й.

Л и ч и к о в к а с с е.

А р т у р А р т у р о в и ч – тараканий царь.

Ф и г у р а в к о т е л к е и в и н т е н д а н т с к и х п о г о н а х

Т у р ч а н к а, л ю б я щ а я м а т ь.

П р о с т и т у т к а–к р а с а в и ц а.

Г р е к-д о н ж у а н.

А н т у а н Г р и щ е н к о – лакей Корзухина.

М о н а х и, б е л ы е ш т а б н ы е о ф и ц е р ы, к о н в о й н ы е к а з а к и Б е л о г о г л а в н о к о м а н д у ю щ е г о, к о н т р-р а з в е д ч и к и, к а з а к и в б у р к а х, а н г л и й с к и е, ф р а н ц у з с к и е и и т а л ь я н с к и е м о р я к и, т у р е ц к и е и и т а л ь я н с к и е п о л и ц е й с к и е, м а л ь ч и ш к и т у р к и и г р е к и, а р м я н с к и е и г р е ч е с к и е г о л о в ы в о к н а х, т о л п а в К о н с т а н т и н о п о л е.

Сон первый происходит в Северной Таврии в октябре 1920 года. Сны второй, третий и четвертый – в начале ноября 1920 года в Крыму.

Пятый и шестой – в Константинополе летом 1921 года.

Седьмой – в Париже осенью 1921 года.

Восьмой – осенью 1921 года в Константинополе.

Мне снился монастырь...

Слышно, как хор монахов в подземелье поет глухо: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас...»

Тьма, а потом появляется скупо освещенная свечечками, прилепленными у икон, внутренность монастырской церкви. Неверное пламя выдирает из тьмы конторку, в коей продают свечи, широкую скамейку возле нее, окно, забранное решеткой, шоколадный лик святого, полинявшие крылья серафимов, золотые венцы. За окном безотрадный октябрьский вечер с дождем и снегом. На скамейке, укрытая с головой попоной, лежит Б а р а б а н ч и к о в а. Химик М а х р о в, в бараньем тулупе, примостился у окна и все силится в нем что-то разглядеть... В высоком игуменском кресле сидит С е р а ф и м а, в черной шубе.

Судя по лицу, Серафиме нездоровится.

У ног Серафимы на скамеечке, рядом с чемоданом, – Г о л у б к о в, петербургского вида молодой человек в черном пальто и в перчатках.

Г о л у б к о в (прислушиваясь к пению). Вы слышите, Серафима Владимировна? Я понял, у них внизу подземелье... В сущности, как странно все это! Вы знаете, временами мне начинает казаться, что я вижу сон, честное слово! Вот уже месяц, как мы бежим с вами, Серафима Владимировна, по весям и городам, и чем дальше, тем непонятнее становится крутом... Видите, вот уж и в церковь мы с вами попали! И знаете ли, когда сегодня случилась вся эта кутерьма, я заскучал по Петербургу, ей-Богу! Вдруг так отчетливо вспомнилась мне зеленая лампа в кабинете...

С е р а ф и м а. Эти настроения опасны, Сергей Павлович. Берегитесь затосковать во время скитаний. Не лучше ли было бы вам остаться?

Г о л у б к о в. О нет, нет, это бесповоротно, и пусть будет что будет! И потом, ведь вы уже знаете, что скрашивает мой тяжелый путь... С тех пор как мы случайно встретились в теплушке под тем фонарем, помните... прошло ведь, в сущности, немного времени, а между тем мне кажется, что я знаю вас уже давно-давно! Мысль о вас облегчает этот полет в осенней мгле, и я буду горд и счастлив, когда донесу вас в Крым и сдам вашему мужу. И хотя мне будет скучно без вас, я буду радоваться вашей радостью.

Серафима молча кладет руку на плечо Голубкову.

(Погладив ее руку.) Позвольте, да у вас жар?

С е р а ф и м а. Нет, пустяки.

Г о л у б к о в. То есть как пустяки? Жар, ей-Богу, жар!

С е р а ф и м а. Вздор, Сергей Павлович, пройдет...

Мягкий пушечный удар. Барабанчикова шевельнулась и простонала.

Послушайте, madame, вам нельзя оставаться без помощи. Кто-нибудь из нас проберется в поселок, там, наверно, есть акушерка.

Г о л у б к о в. Я сбегаю.

Барабанчикова молча схватывает его за полу пальто.

С е р а ф и м а. Почему же вы не хотите, голубушка?

Б а р а б а н ч и к о в а (капризно). Не надо.

Серафима и Голубков в недоумении.

М а х р о в (тихо, Голубкову). Загадочная и весьма загадочная особа!

Г о л у б к о в (шепотом). Вы думаете, что...

М а х р о в. Я ничего не думаю, а так... лихолетье, сударь, мало ли кого ни встретишь на своем пути! Лежит какая-то странная дама в церкви...

Пение под землей смолкает.

П а и с и й (появляется бесшумно, черен, испуган). Документики, документики приготовьте, господа честные! (Задувает все свечи, кроме одной.)

Серафима, Голубков и Махров достают документы. Барабанчикова высовывает руку и выкладывает на попону паспорт.