Девушка из Золотого Рога - Курбан Саид Страница 10

Азиадэ благодарно сжала руку отцу, чувствуя себя спасительницей глаз и губ доктора Хасы.

— Значит, я должна выйти замуж за короля?

— Нет, — сказал паша, — я передумал. Ты выйдешь замуж за президента Соединенных Штатов и обратишь всю Америку в ислам. Президент направит свой флот в Стамбул, и мы сможем вернуться домой. Это будет платой за тебя.

— Хорошо, отец — торжественно ответила Азиадэ. — А теперь я пойду домой и обдумаю твои слова. Здесь слишком много курят, к тому же празднование дня рождения Пророка уже закончилось.

Она прошла через зал, не отвечая на робкие взгляды, тянущиеся ей вслед. Сквозь густой дым она вдруг увидела раскосые глаза и узкие плотно сжатые губы. Глаза были похожи на глаза доктора Хасы, и Азиадэ обернулась.

В дверях слуга подал пальто, негр из Тимбукту улыбнулся ей. Она покинула клуб и уже на лестнице почувствовала, что возвращается в мир чужой, враждебный ее миру. За ней была родина, услужливые негры, принцы и родственники, которые защитили бы ее честь, и благочестивые дервиши, которые предупреждали ее о грехах. Это был знакомый ей мир, в котором она чувствовала себя защищенной. Перед ней уходила вниз пыльная лестница плохо освещенного дома, и мерцал далекий свет уличных фонарей. Азиадэ спустилась по лестнице и распахнула дверь.

По широкой пустынной улице гулял ветер. Вечерние сумерки окутали дома. Тусклый свет лился из окон на мокрый асфальт, а с уличных фонарей падали капли, недавно прошедшего дождя. Азиадэ вышла на улицу, вдохнула чуть прохладный вечерний воздух.

Асфальт был разделен на математически точные квадраты. Азиадэ посмотрела на мостовую, наморщила лоб и почувствовала легкую дрожь в коленках. Ей вдруг захотелось бежать обратно, продолжить разговор с негром из Тимбукту о мудром Ахмед-Бабе, который написал известную книгу «Эль-Ихтихаджи» и давно умер.

Но она не стала этого делать. Вместо этого она строго и сердито посмотрела в глаза доктора Хасы. Хаса снял шляпу и поклонился:

— Добрый вечер, фройляйн Анбари! — кротко сказал он.

Доктор Хаса не переставал думать о пощечине, даже когда проводил пункцию носовой пазухи с подозрением на нагноение. Подозрение не подтвердилось, но мысли о пощечине не покидали его и потом, когда он катетеризировал евстахиеву трубу тучного продавца деликатесов, который вел себя как ребенок и задавал глупые вопросы. Позже он прошел в операционную и сделал выскабливание лабиринта, размышляя при этом о том, что пощечина может привести к нарушениям функций лабиринта. Потом он смотрел, как «старик» делал трахеотомию, и вновь восхищался его способностями.

После всего этого, он поднялся на второй этаж, размышляя о бессмысленности жизни вообще, и об осаде Вены Кара-Мустафой. Он сделал обход больных и успокоил сварливую пациентку с замечательной склеромой. Больные лежали на койках с гордым осознанием собственного положения, а черные таблички над их головами извещали о ходе болезни.

Дежурная медсестра доложила, что Otitis maedia с восьмой кровати справа была сделана инъекция морфия.

Доктор Хаса кивнул, спустился на подвальный этаж и отчитал практиканта за то, что тот предложил одну и ту же глазную повязку трем разным пациентам, принимающим воздушно-солнечные ванны.

— Гигиена! — сказал он и при этом многозначительно поднял указательный палец.

Потом он вернулся на свое место с мрачным убеждением, что только флегмона, исходящая из задней носовой пазухи, могла бы снова привести его в чувство. Однако вместо флегмоны явилась худощавая женщина с банальной ринореей, которую разочарованный доктор Хаса сердито обработал хлором. Вслед за ней пришел студент вообще безо всяких жалоб, который просто из любопытства и потому, что все бесплатно, решил провериться у разных специалистов. Потом какое-то время больных не было. Хаса сидел, тупо уставившись на стену, и думал об изгнании турков из Европы. При этом его рука, лежавшая на столике для инструментов, столь воинственно и грозно звенела катетерами, зеркалами, воронками и конхотомами, что врач, работавший рядом, покосился на него:

— Эй, коллега!..

Возвращенный этим обращением в реальность, доктор Хаса пролистал несколько историй болезни и довольный обнаружил, что папка Анбари лежала между ретромаксиальной опухолью и «певчим узелком». После чего он поднялся, вымыл руки, снял халат и снова почувствовал себя частным лицом.

На недопустимо высокой скорости он проехал по Линдену, разошелся во мнениях с таксистом на Шарлотенбургском шоссе, который в ответ на обещания выйти из машины и надавать по морде обозвал его дохлым австрийцем, не имеющим никакого понятия о вождении автомобиля.

Сбитый с толку, Хаса остановил машину, поднялся в свою квартиру и, чтобы сосредоточиться, стал перелистывать журнал по отоларингологии. Он узнал, что в некоей баптистской клинике в Нью-Йорке, недавно, с успехом применили облучение радием для лечения хронической, рецидивирующей гипертрофии улитки и, что у негров почти никогда не встречаются патологии перегородки носа. Этот факт почему-то окончательно выбил Хасу из колеи, и он отшвырнул журнал на стол.

Взгляд упал на портрет Марион в серебряной рамке. И тут же его осенило: получить пощечину не самое страшное, что может произойти с человеком на этом свете. Все дело в том, кем дана эта пощечина.

Он вытянулся на диване и закрыл глаза. Как обычно, на край дивана присела Марион, и он стал горячо упрекать ее за Фритца, за ее поведение и за позор, который она нанесла имени Хаса. Воображаемая Марион, склонив голову набок, говорила, как всегда, что ничего не могла с собой поделать. Это можно было понять с точки зрения психоанализа, но ужасно возмущало его.

Он вскочил, подошел к письменному столу и спрятал фотографию Марион в ящик стола.

— Так, — сказал он, удовлетворенно вздохнув, и зашагал по комнате, стараясь думать о неграх, у которых почти никогда не встречается патология перегородки носа. Но это ему не удалось, и Хаса дал волю своим мыслям.

Его женитьба на Марион, как оказалось, с самого начала была ошибкой. Однако еще непонятнее было то, что он выбрал себе в близкие друзья психоаналитика. Кстати, и психоаналитиком Фритц был совершенно никудышным. Например, пациентку, которая жаловалась на бессонницу, он лечил от приступа меланхолии, а у нее оказалась всего лишь аденомиома. Да, самая обычная аденомиома! И только он, Хаса, обнаружил ее. Но Марион ничего не смыслила в точных науках и ей нравились психоаналитики. А потом разразился скандал. Причем у нее до последнего были такие невинные глаза, словно это не она уже несколько месяцев с Фритцем…. да что там.

Потом в кафе Фритц разглагольствовал о том, что, мол, отоларингологи, всего лишь неудавшиеся дантисты, ничего не смыслящие в женской душе. Хасе следовало бы пожаловаться за это на Фритца в министерство здравоохранения. В день их примирения на Марион была желтая шляпка, и она так странно клонила голову набок, будто у нее была опухоль мозга.