Деревушка - Уильям Фолкнер Страница 11

"В чем дело? - говорит Стэмпер. - Неужто они для вас слишком резвые? Что-то не похоже".

"Ладно, - говорит Эб. - Ладно. Мне нужна моя упряжка. Вот у меня четыре доллара. Получайте свои четыре доллара барыша и отдайте мою упряжку".

"Нет у меня вашей упряжки, - говорит Стэмпер. - Мне ведь эта лошадь тоже была без надобности. Я же вам говорил. Вот я и сбыл ее с рук".

Эб все сидел на козлах. Он теперь немного поостыл, Потянул ветерок, и в воздухе запахло дождем. "Но мул-то мой еще у вас, - говорит Эб. - Ладно. Я его беру".

"А что дадите? - говорит Стэмпер. - Хотите обменять эту упряжку на своего мула?" Да только Эб уже и торговаться был не в состоянии. Он вконец расстроился - сидит, как будто и не видит ничего, а Стэмпер привалился к стойке ворот и глядит на него как ни в чем не бывало. Поглядел с минутку и говорит: "Нет, не надо мне этих мулов. Ваш куда лучше. Так дело не пойдет, и меняться я не стану. - Он сплюнул, спокойно так, аккуратно. - И потом, я поставил вашего мула в упряжку с другой лошадью. Хотите поглядеть?"

"Ладно, - говорит Эб. - Сколько?"

"Даже глядеть не хотите?" - говорит Стэмпер.

"Ладно", - говорит Эб. И вот черномазый выводит Эбова мула и лошадь, маленькую вороную лошадку. Помню, даже по той пасмурной погоде, без солнца, она вся так и лоснилась - лошадка чуть побольше той, что мы отдали Стэмперу, и толстая, как свинья. Да, да, именно, как свинья, лошади такие упитанные не бывают, только свиньи. Толстая до самых кончиков ушей и с виду тугая, как барабан. Такая толстая, что едва идет: ноги ставит, будто в них и весу никакого нет, будто и не чует их под собой. "Слишком уж она толстая, говорит Эб. - Я на ней и до дому-то не доеду".

"Вот и я так думаю, - говорит Стэмпер. - Поэтому и хочу ее сбыть".

"Ладно, - говорит Эб. - Надо ее испробовать". И начинает слезать с повозки.

"Испробовать?" - говорит Стэмпер. Эб не ответил. Он осторожно слез с фургона и пошел к лошади, переставляя ноги осторожно, с трудом, словно тоже их под собою не чуял, как та лошадь. На ней был недоуздок. Эб взял у черномазого конец и стал садиться верхом. "Обождите-ка, - говорит Стэмпер. Что это вы хотите делать?"

"Хочу ее испробовать, - говорит Эб. - Я сегодня уже раз менялся с вами". Стэмпер поглядел на Эба. Потом снова сплюнул, отступил малость назад и говорит черномазому: "Ладно, Джим. Подсади его". И вот черномазый подсадил Эба на лошадь, но только он не успел отступить назад, как Стэмпер, потому что стоило Эбу сесть верхом, как будто ему электрический ток пропустили сквозь штаны. Лошадь завертелась волчком - не разобрать, где перед, где зад, аккурат, как у картофелины, - она грохнула Эба оземь, а Эб встал и снова к лошади, а Стэмпер говорит: "Подсади-ка его, Джим", и черномазый снова подсадил Эба, а лошадь снова его сбросила, а Эб встает, и, глазом не моргнув, опять к лошади, и опять берется за недоуздок, но тут Стэмпер его остановил. Ей-богу, похоже было, что Эб сам хочет, чтобы лошадь грохнула его покрепче, если уж и тут он себе руки-ноги не переломает, значит, ему причитается какая ни на есть животина, чтоб нас домой довезла, "Вам что, жить надоело?" - говорит Стэмпер.

"Ладно, - говорит Эб. - Сколько?"

"Зайдем в палатку", - говорит Стэмпер.

А я остался ждать в повозке. Ветер помаленьку крепчал, а у нас не было с собой верхней одежи. Зато в повозке было несколько мешков из-под отрубей, миссис Сноупс велела их взять, чтобы завернуть сепаратор, и я как раз заворачивал его в эти мешки, а тут черномазый вышел из палатки, откинул полу, и я увидел, что Эб пьет прямо из бутылки. Потом черномазый вывел лошадь с повозкой, Эб со Стэмпером вышли из палатки, и Эб пошел к нашей повозке, на меня даже не поглядел, только сбросил с сепаратора мешки, взял его и отнес в ту повозку, и они со Стэмпером сели и поехали назад в город. Черномазый уставился на меня. "Вымокнете вы, покуда домой доберетесь", говорит.

"Да, пожалуй!" - говорю.

"Хотите закусить, покуда они вернутся? - говорит. - У меня обед на плите".

"Нет, спасибо!" - говорю. И он пошел назад в палатку, а я остался ждать в повозке. Видно было, что вот-вот польет дождь. Помню, я подумал, что зато теперь у нас, по крайности, будут мешки и мы, может, останемся сухие. А потом Эб со Стэмпером вернулись, и Эб опять на меня даже не взглянул. Он пошел обратно в палатку, и я увидел, что он снова приложился к бутылке, а потом сунул ее за пазуху. А потом черномазый подвел мула и новую лошадь и запряг их, а Эб вышел и сел на козлы. Стэмпер и черномазый вдвоем его подсаживали.

"Пусть лучше мальчишка правит, как вы считаете?" - говорит Стэмпер.

"Править буду я, - говорит Эб. - Может, меняться я и не умею, но править лошадью покуда еще могу!"

"Ну как хотите, - говорит Стэмпер. - Эта лошадь вам еще покажет".

Она нам и впрямь показала! - Рэтлиф засмеялся, в первый раз за все время, негромко, едва слышно, и, хоти его не было видно в темноте, все хорошо знали, какой у него сейчас вид, как будто он был у них перед глазами, - сидит на стуле, непринужденно развалившись, с худощавым, смуглым, ласковым и лукавым лицом, одетый в чистую синюю рубашку, и выглядит таким же закоренелым холостяком, как и Джоди Уорнер, но на том сходство между ними и кончалось, да и не такое уж это было сходство, потому что в Уорнере это была дешевая и напыщенная любезность, а в Рэтлифе - добродушное целомудрие послушника из средневекового монастыря, - садовника, скажем, или виноградаря. - Да еще как показала. Не успели мы отъехать и милю, как полил дождь, загремел гром, и два часа мы ехали, скорчившись под мешками, и все глядели, как эта новая лошадь, такая толстая, гладкая да резвая, даже в дождь все рвалась вперед, совсем как у Стэмпера, когда Эб сел на нее верхом, покуда мы наконец не укрылись в старой конюшне у дороги. Собственно, укрылся-то я, потому что Эб к тому времени лежал пластом на дне повозки и дождь хлестал ему прямо в лицо, а я сидел на козлах и правил и вдруг вижу эта гладкая вороная лошадь становится гнедой. Мне тогда всего восемь лет было, и мы с Эбом до тех пор дальше его загона не барышничали. Заехал я под первую попавшуюся крышу и растолкал Эба. Под дождем он охолодел и стал почти трезвый. А скоро и вовсе протрезвел. "Чего? - спрашивает. - Что случилось?"

"Лошадь! - кричу. - Она масть меняет!"

Он был уже совсем трезвый. Мы разом спрыгнули с повозки, и Эб глаза так и вылупил - в постромках-то стояла гнедая лошадь, а перед тем, как ему уснуть, она была вороная. Он протянул руку, будто вообще уж не верил, что это лошадь, и потрогал то самое место, по какому он вожжами похлестывал, он еще у Стэмпера, когда лошадь пробовал, на это самое место плюхнулся, и тут я вижу, лошадь рванулась, сиганула вперед. Я еле успел увернуться, она налетела на стенку позади меня, совсем рядом, даже волосы у меня шевельнулись от ветра. А потом раздался такой звук, будто в шину здоровенного велосипеда воткнули гвоздь. Что-то зашипело: "П-ш-ш-ш-ш-ш" - и от гладкой, толстой вороной лошади Пэта Стэмпера ничего не осталось. Я, конечно, не говорю, что, кроме нас с Эбом, в конюшне был теперь только мул. Лошадь тоже была. Только это была та самая лошадь, на которой мы выехали утром из дому и которую выменяли у Бисли Кемпа на мельницу для сорго и плужный лемех две недели назад. Даже крючок вернулся к нам и жало торчало в ту же сторону, куда Эб его повернул, тот черномазый просто малость его передвинул, этот крючок. Но только на другое утро Эб нашел у нее под шкурой под самой передней ногой велосипедный ниппель, а это такое место, куда хозяину, будь у него лошадь хоть двадцать лет, пожалуй, ни разу и в голову не придет заглянуть.