Мастер и Маргарита - Михаил Булгаков Страница 12

– Имя того, кого сейчас при вас отпустят на свободу...

Он сделал еще одну паузу, задерживая имя, проверяя, все лисказал, потому что знал, что мертвый город воскреснет после произнесения именисчастливца и никакие дальнейшие слова слышны быть не могут.

«Все? – беззвучно шепнул себе Пилат, – все. Имя!»

И, раскатив букву «р» над молчащим городом, он прокричал:

– Вар-равван!

Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним изалило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и свист.

Пилат повернулся и пошел по мосту назад к ступеням, не глядяни на что, кроме разноцветных шашек настила под ногами, чтобы не оступиться. Онзнал, что теперь у него за спиною на помост градом летят бронзовые монеты,финики, что в воющей толпе люди, давя друг друга, лезут на плечи, чтобы увидетьсвоими глазами чудо – как человек, который уже был в руках смерти, вырвался изэтих рук! Как легионеры снимают с него веревки, невольно причиняя ему жгучуюболь в вывихнутых на допросе руках, как он, морщась и охая, все же улыбаетсябессмысленной сумасшедшей улыбкой.

Он знал, что в это же время конвой ведет к боковым ступенямтроих со связанными руками, чтобы выводить их на дорогу, ведущую на запад, загород, к Лысой Горе. Лишь оказавшись за помостом, в тылу его, Пилат открылглаза, зная, что он теперь в безопасности – осужденных он видеть уже не мог.

К стону начинавшей утихать толпы примешивались теперь и былиразличимы пронзительные выкрики глашатаев, повторявших одни на арамейском,другие на греческом языках все то, что прокричал с помоста прокуратор. Крометого, до слуха долетел дробный, стрекочущий и приближающийся конский топот итруба, что-то коротко и весело прокричавшая. Этим звукам ответил сверлящийсвист мальчишек с кровель домов улицы, выводящей с базара на гипподромскуюплощадь, и крики «берегись!».

Солдат, одиноко стоявший в очищенном пространстве площади созначком в руке, тревожно взмахнул им, и тогда прокуратор, легат легиона,секретарь и конвой остановились.

Кавалерийская ала, забирая все шире рыси, вылетела наплощадь, чтобы пересечь ее в сторонке, минуя скопище народа, и по переулку подкаменной стеной, по которой стлался виноград, кратчайшей дорогой проскакать кЛысой Горе.

Летящий рысью маленький, как мальчик, темный, как мулат,командир алы – сириец, равняясь с Пилатом, что-то тонко выкрикнул и выхватил изножен меч. Злая вороная взмокшая лошадь шарахнулась, поднялась на дыбы. Вбросивмеч в ножны, командир ударил плетью лошадь по шее, выровнял ее и поскакал впереулок, переходя в галоп. За ним по три в ряд полетели всадники в туче пыли,запрыгали кончики легких бамбуковых пик, мимо прокуратора понеслись казавшиесяособо смуглыми под белыми тюрбанами лица с весело оскаленными, сверкающимизубами.

Поднимая до неба пыль, ала ворвалась в переулок, и мимоПилата последним проскакал солдат с пылающей на солнце трубою за спиной.

Закрываясь от пыли рукой и недовольно морща лицо, Пилатдвинулся дальше, устремляясь к воротам дворцового сада, а за ним двинулсялегат, секретарь и конвой.

Было около десяти часов утра.

– Да, было около десяти часов утра, досточтимый ИванНиколаевич, – сказал профессор.

Поэт провел рукою по лицу, как человек, только чтоочнувшийся, и увидел, что на Патриарших вечер.

Вода в пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила поней, и слышался плеск весла и смешки какой-то гражданки в лодочке. В аллеях наскамейках появилась публика, но опять-таки на всех трех сторонах квадрата,кроме той, где были наши собеседники.

Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо былавидна в высоте полная луна, но еще не золотая, а белая. Дышать стало гораздолегче, и голоса под липами звучали мягче, по-вечернему.

«Как же это я не заметил, что он успел сплести целыйрассказ?.. – подумал Бездомный в изумлении, – ведь вот уже и вечер! А может,это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?»

Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначепридется допустить, что то же самое приснилось и Берлиозу, потому что тотсказал, внимательно всматриваясь в лицо иностранца:

– Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он исовершенно не совпадает с евангельскими рассказами.

– Помилуйте, – снисходительно усмехнувшись, отозвалсяпрофессор, – уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, чтонаписано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнемссылаться на евангелия как на исторический источник... – он еще раз усмехнулся,и Берлиоз осекся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идя стем по Бронной к Патриаршим прудам.

– Это так, – заметил Берлиоз, – но боюсь, что никто не можетподтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле.

– О нет! Это может кто подтвердить! – начиная говоритьломаным языком, чрезвычайно уверенно ответил профессор и неожиданно таинственнопоманил обоих приятелей к себе поближе.

Те наклонились к нему с обеих сторон, и он сказал, но ужебез всякого акцента, который у него, черт знает почему, то пропадал, топоявлялся:

– Дело в том... – тут профессор пугливо оглянулся изаговорил шепотом, – что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе былу Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, нотолько тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас – никому ни слова иполный секрет!.. Тсс!

Наступило молчание, и Берлиоз побледнел.

– Вы... вы сколько времени в Москве? – дрогнувшим голосомспросил он.

– А я только что сию минуту приехал в Москву, – растерянноответил профессор, и тут только приятели догадались заглянуть ему как следует вглаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, аправый – пуст, черен и мертв.

«Вот тебе все и объяснилось! – подумал Берлиоз в смятении, –приехал сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших. Вот такистория!»

Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак упокойного философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, ипредсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее – профессор былсумасшедший.