Южный ветер - Норман Дуглас Страница 13

— Как-то мы окрестили за день человек двести-триста из них. И уже на следующей неделе они ужасно набезобразничали — то есть совершенно позорным образом! Они безнадёжны, эти ваши друзья, хотя не любить их почему-то всё же нельзя. Да, подобного рода деятельностью мне приходилось заниматься немало, — добавил он.

— Вижу, вы человек действия. Мне иногда тоже хочется быть таким. Боюсь, те небольшие деньги, что у меня есть, обратили меня в лентяя. Правда, я размышляю и довольно много читаю. Путешествую, смотрю, сравниваю. Среди прочего я усмотрел, что наша английская система образования никуда не годится. Нам следует вернуться к прежнему идеалу — «Бивак и Двор».

— Совсем никуда? — поинтересовался епископ.

— Возьмите того же Дениса. Ну что такому ребёнку делать в университете? Нет. Если бы у меня был сын — однако, вам это, наверное, скучно?

— Мне с двадцати лет не было скучно.

— Желал бы иметь право сказать то же самое о себе. С течением лет мне всё труднее становится переносить дураков. Если бы у меня был сын, хотел я сказать, я забрал бы его из школы в день его четырнадцатилетия, ни минутой позже, и определил бы на два года в какой-нибудь торговый дом. Это расширило бы его кругозор, сделало из него гражданина Англии. Пусть научится иметь дело с людьми, писать прямые деловые письма, распоряжаться своими деньгами, пусть приобретёт определённое уважение к тем сторонам коммерческой деятельности, которые правят миром. Затем — на два года в какой-нибудь глухой угол мира, где, повинуясь суровым законам совместного существования, которые они сами выработали, живут простой жизнью его соотечественники, люди, равные ему по рождению. Общение с такими людьми основательно обогатит всю его дальнейшую жизнь. Следующие два года пусть проведёт в крупных европейских городах, там он избавится от неуклюжих манер и разного рода расовых предубеждений и приобретёт внешний лоск гражданина Европы. Всё это обострит его ум, сообщит ему пущий интерес к жизни, научит стремиться к знаниям. Расширит горизонты. А уж тогда и ни минутой раньше — в университет, куда он придёт не мальчиком, но мужчиной, умеющим извлекать удовольствие из того, в чём состоят его подлинные преимущества перед другими, способным слушать лекции с пользой для себя и приобретать манеры вместо манерности, проникаться университетским духом вместо университетской тухлости. Что вы об этом думаете?

— Звучит немного революционно, но мне нравится, — с улыбкой заметил епископ. — Я принимаю близко к сердцу всё, что связано с образованием. Собственно говоря, я подумываю о том, чтобы оставить Церковь и посвятить себя преподавательской работе. Не знаю почему, но мне кажется, что в качестве преподавателя я бы принёс больше пользы.

Кит сказал лишь:

— Это интересно. Возможно, вы просто достигли конца Церкви.

Ему нравился этот молодой колониальный епископ, нравилось его открытое, честное лицо. Будучи натурой сложной, он всегда тяготел к целеустремлённым людям.

Его собеседник с удовольствием узнал бы, почему Кит нашёл его слова «интересными» и что означает вторая фраза, но от вопросов воздержался. Он был человеком по преимуществу замкнутым, хоть и не обделённым здравым смыслом. Раскурив сигарету, он ждал.

— Давайте порассуждаем насчёт образования! — сказал хозяин дома, обладавший, как впоследствии обнаружил епископ, склонностью входить в разного рода тонкости. — Я считаю, что необходимости в раздельном обучении полов не существует. В прямой пропорции к росту числа возможностей для карьеры, открывающихся перед женщинами, их будут всё больше и больше учить тому, чему учат мужчин. Что касается специфически женского образования в сфере домоводства, то промышленное производство сделало его попросту излишним. Я вам скажу, что я думаю. По-настоящему основательное образование должно внушать человеку не что, а как ему следует думать. Оно должно преследовать двойственную цель — научить человека толково работать и научить его толково тратить досуг. Они ведь взаимосвязаны, если досуг растрачен впустую, пострадает работа. Говоря о последней, мы не вправе ожидать, чтобы школа давала нечто большее, чем представление об общих принципах. Хотя и оно-то даётся редко. Что же до первого, то человек обязан уметь извлекать сколь возможно больше наслаждения из каждой минуты своего свободного времени. А секрет наслаждения в любознательности. Между тем, любознательность не только не поощряют, её подавляют. Вы возразите мне, что на всё сразу времени так или иначе не хватит. Но ведь сколько его расходуют неизвестно на что! Математика… К этому предмету пристал какой-то средневековый нимб, а между тем для развития разума он полезен не более, чем игра в вист. Интересно было бы знать, скольких прекрасных государственных служащих лишилась Англия из-за того, что им недоставало математического склада ума, необходимого для удовлетворительной сдачи одного-единственного предмета — вот этого самого? В качестве упражнения для ума математика просто вредна — всё в ней сводится к проверке; догадливость и наблюдательность объявлены вне закона. С точки зрения общей образованности куда полезнее было бы изучать китайскую грамматику. Всякую математику, превосходящую разумение мальчишки-рассыльного, следовало бы преподавать в рамках специального курса, как динамику или гидростатику. Людям обыкновенным они всё равно ни к чему. И говоря о том, что математика принесла немалую пользу такому человеку, как Исаак Ньютон, не следует всё-таки забывать, что тем, кем он стал, его сделали исключительная и противопоказанная математику способность формулировать суждения по аналогии. Что до изучения Эвклида — какой это затхлый анахронизм! С таким же успехом можно учить латынь по системе Доната {30}. Разве всякое знание не бессмысленно, если только оно не является путеводителем по жизни? А путеводитель должен быть современным и удобным в обращении. Эвклид — это музейный экспонат. Половину времени, которое уходит на подобные вещи, следовало бы отвести на черчение и демонстрацию наглядных пособий. Я совершенно не понимаю, почему мы с таким пренебрежением относимся к урокам с использованием наглядных пособий, если их настоятельно рекомендовали люди вроде Бэкона {31}, Амоса Коменского {32} и Песталоцци {33}. Как средство развития способности к рассуждению они намного превосходят математику; их можно сколько угодно усложнять; они дисциплинируют глаз и ум, учат ребёнка отличать случайное от существенного, требуют ясности мысли и её выражения. А сколько часов тратится на историю! Кому в конце-то концов нужно знать, кто такая была жена Генриха Двенадцатого? А химия! Всё это, условно говоря, вещи нерентабельные. Не лучше ли преподавать основы социологии и юриспруденции? Законы, которым подчинены отношениями между людьми, что может быть интереснее? И физиология — законы, которым подчинены наши тела, что может быть важнее? Наше неуважение к человеческому телу это ещё один реликт монастырской жизни. Строго говоря, всё наше образование изгажено монашеским духом. Теология! Был ли когда хоть какой-то прок от…

Мистер Кит вздохнул.