Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой Страница 14

К третьей партии, к которой более всего имел довериягосударь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями.Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев,думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, ножелающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особеннос таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требуетглубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфульгениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики частоодносторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и ктому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические,опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли натом, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения другихармий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, нолюдям этой партии казалось так лучше.

Четвертое направление было направление, которого самымвидным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забытьсвоего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиеюв каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попавнеожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имелив своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона,видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили:«Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мыоставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остаетсяумного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас изПетербурга!»

Воззрение это, сильно распространенное в высших сферахармии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, подругим государственным причинам стоявшем тоже за мир.

Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько какчеловека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили:«Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, илучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идтиуспешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать,как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступиладо Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю.Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсенуже показал свою неспособность в 1807 году», — говорили люди этой партии.

Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все-таки небыло никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все-таки придешь кнему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы былопостыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок,— говорили они, — тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не можетидти. А нужен не какой-нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показалуже себя в 1807-м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такойчеловек, за которым бы охотно признавали власть, — и таковой есть только одинБенигсен».

Седьмые — были лица, которые всегда есть, в особенности примолодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, —лица генералов и флигель-адъютантов, страстно преданные государю не какимператору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как егообожал Ростов в 1805-м году, и видящие в нем не только все добродетели, но ивсе качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя,отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность ижелали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставивизлишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска,составил бы при себе штаб-квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно,с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно этодовело бы до высшего состояния воодушевления.

Восьмая, самая большая группа людей, которая по своемуогромному количеству относилась к другим, как 99 к 1-му, состояла из людей, нежелавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительноголагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля,ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших длясебя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся иперепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьмамногом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один,не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем,завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мненияоб известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности иугодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя вниманиегосударя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил икричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и темпоказывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивалсебе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за своюверную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянновсе попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобыдостигнуть давно желанной цели — обеда у государя, ожесточенно доказывалправоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более илименее сильные и справедливые доказательства.

Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этомловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только чтозамечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое населениеармии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее былоповернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей,серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этоговихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, приразноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей,нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общемуделу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще надпрежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнялискренние, спорящие голоса.

Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрейприехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свойголос. Это была партия людей старых, разумных, государственно-опытных иумевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотретьна все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходуиз этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.