Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес Страница 17

— Тебе должно знать твоих собственных людей, о хаджи! Ты для них — отец!

Далее, в беспорядочной мешанине, где соседей не выбирают, вперед вырвались главные караваны — мавры и эфиопы, египтяне, сирийцы, турки, курды, кавказцы, арабы из всевозможных племен, каждое во множестве, и так продолжалось все послеполуденное время.

К заходу солнца спешка и суета заметно ослабли. Впереди, в западном направлении, начали ставить палатки, и горизонт заволокло дымом многочисленных костров. Все выглядело так, будто ночной привал отползает назад, к востоку, откуда началось нашествие.

В тот момент, когда интерес князя к этому зрелищу начал ослабевать и он уже подумывал о возвращении к своему шатру, последние партии пилигримов вступили в долину. Они состояли из пеших и всадников на ослах и значительно уступали в скорости предыдущим группам. Персы в высоких шапках и турки, чьи чалмы усохли до выцветших фесок, шли впереди; за ними вплотную следовала толпа представителей племени такрури — безденежных оборванцев, питающихся мясом отбившихся от стада животных. Последними были больные и умирающие, упорно тащившие по дороге свои немощные тела. Только бы им добраться до Святого города! Если бы они умерли там, то стали бы мучениками, для которых двери в рай всегда открыты. С ними в ожидании легкой добычи, подобно стервятнику, описывающему медленные круги над головой, крались нищие, воры, парии и убийцы; но ночь наступила быстро, обеспечивая им надежное укрытие, потому что зло и ночь были соучастниками испокон веков.

Князь наконец вернулся в свой шатер. Он увидел достаточно. Он увидел закат солнца над долиной Эль-Зариба; он увидел поток караванов. Они расположились здесь, в этой долине. Они нужны ему и для его собственных целей. Мусульманский мир неизменен, он все тот же — по своему составу, обычаям, догматам веры, — только теперь Скиталец достиг более ясного их понимания, чем когда-либо. Магомет, представляя Бога человеку заново, навязал людям свою веру, ее основную идею, ее центральную фигуру — высшей святости и, что самое главное, — единую! Осознанно или нет, он оставил после себя образец религиозного совершенства — себя. И согласно этому образцу, вор, следующий за большими караванами, обирающий умершего, головорез, душащий жертву оттого, что она слишком медленно умирает, были достойны рая и попадали в него, ибо верили в него. Вера в Пророка значила больше, чем вера в Бога; такова была вдохновляющая идея ислама. Упадок духа овладел несчастным Скитальцем. Он ощутил приступ горечи — провозвестницы неудачи в предприятии, которое, в чем бы оно ни заключалось, целиком владело его душой. В таких случаях человек инстинктивно повсюду ищет помощи и в отсутствие ее — покоя и утешения; что остается ему сейчас — обратиться в христианство? Что сказали бы христиане о его идее? Потерялся ли Бог в Христе, как потерялся он здесь, в Магомете?

В приемной половине княжеского шатра зажжены светильники; один закреплен на центральном столбе, вокруг него еще пять — на воткнутых в землю шестах; все они ярко горят. Ярким светом подчеркивается богатство цветовых оттенков на навесе из шалей. В пространстве, обозначенном пятью светильниками, на пушистом ковре в уюте и прохладе расположились мистик и эмир, оба в одеяниях ихрама, а ночь снаружи все еще сохраняет дневной жар.

Собеседники сидят лицом к лицу, между ними низкий деревянный столик, выскобленный до белизны слоновой кости. Ужин подошел к тому, что мы называем десертом.

На столике расставлены легкие корзинки с виноградом, инжиром и финиками — отборнейшими плодами садов Медины. Банка меда, всевозможные печенья и два кувшина — один с водой, другой с гранатовым соком; чаши для питья завершают убранство стола.

В наше время восточные любители неспешного застолья могут взбодриться кофе и табаком, но в том веке, о котором мы повествуем, ни один из этих наркотиков еще не был известен. Однако не следует думать, что фрукты, мед и напитки не доставили им удовольствия. Позади хозяина стоит негр, которого мы уже знаем под именем Нило. Он чутко ловит малейшее движение господина.

Поскольку гость и хозяин к этому моменту уже преодолели некоторую скованность только что состоявшегося знакомства, их беседа течет непринужденно и свободно; время от времени то один, то другой поворачивает голову так, что отблеск света вспыхивает на свежевыбритой макушке.

Эмир заговорил о чуме.

— В Медине мне сказали, что она отступила, — заметил хозяин.

— Верно, о хаджи, но теперь она вспыхнула с новой силой. Прежде ее жертвами всегда были самые слабые, а теперь она поражает всех без разбора. Вчера моя арьергардная стража наткнулась на высокопоставленного паломника. Его носилки были брошены, и он лежал на них мертвый.

— Может, этого человека убили.

— Нет, — сказал эмир, — при нем нашли золото в большом количестве.

— Но у него, несомненно, была и другая собственность.

— Огромной ценности.

— Как с нею поступили?

— Ее доставили ко мне, и сейчас она вместе с другими вещами, которые хранятся в моем шатре; закон древнего установления наделяет правами на нее эмира аль-Хаджа.

Выражение лица еврея сделалось серьезным.

— Я имею в виду не владение собственностью этого человека, — сказал он, махнув рукой. — Я знаю закон, но у чумы, этого бедствия, ниспосланного Аллахом, свои законы, и согласно одному из них, нам предписывается сжечь или зарыть в землю то, что было найдено вместе с телом.

Эмир, видя доброжелательную озабоченность своего гостя, ответил с улыбкой:

— Но есть высший закон, о хаджи.

— Не думаю, что какая-либо опасность могла бы поколебать тебя.

Хозяин подвинул вперед корзинку с финиками, и эмир, полагая, что не фрукты были на уме у хозяина, стал ждать продолжения его речи.

— Это напомнило мне о другом предмете, о отважный эмир, но, поскольку это тоже нечто личное, я колеблюсь. Разумеется, я не стану говорить об этом, кроме как с разрешения.

— Как пожелаешь, — сказал собеседник. — Я буду отвечать — и да поможет мне Пророк!

— Будь благословен Пророк! — с благоговением произнес князь. — Твое доверие делает мне честь, и я благодарю тебя; в то же время я не стал бы слишком полагаться на это, если бы твой язык менее напоминал о земле, чье имя — сама музыка — Италия. Мне известно, о эмир, что султан, твой хозяин — да хранит его Аллах, — имеет у себя на службе много отличных воинов из иных стран, в том числе христианских, но при этом правоверных. Не расскажешь ли о себе?

Вопрос не смутил эмира.

— Отвечу кратко, — сказал он без колебания, — потому что и сказать-то нечего. Я не знаю своей родной страны. Иноземный акцент, который ты заметил, был замечен и другими, а поскольку они, подобно тебе, признали его итальянским, я не прочь считать себя итальянцем. Обрывочные сведения, которые с течением времени дошли до меня, подтвердили это, я воспользовался благоприятной возможностью научиться языку. В нашем дальнейшем разговоре, о хаджи, если хочешь, ты можешь пользоваться им.