Шесть ночей на Акрополе - Георгос Сеферис Страница 18

— Кто этот Фустос? — спросил Нондас, словно не услышав предложения.

— Торговец йогуртом, — ответил Николас.

— Пошли к девочкам, — сказал Стратис.

— А я-то думал, что ты ни за что не пойдешь, — удивленно сказал Нондас.

— Акрополь нас преобразил, — сказал Калликлис. — Да здравствует Акрополь! Вперед!

Они стали спускаться к Анафиотике. [88]Войдя в узкие улочки, натолкнулись на гида по Акрополю, который ковылял впереди.

— Покайтесь! — крикнул гиду Стратис, обгоняя его.

— А! Бацакаца… — ответил тот. — Человек борется за выживание: что поделаешь? Возьму его, и пропустим по стаканчику.

— Спокойной ночи, — сказал Стратис. — Мы еще увидимся.

— Кто это? — спросил Нондас.

— Надежный сутенер. Как-нибудь я вас познакомлю.

Нондас обернулся и посмотрел на оставшегося позади человека, словно желая запечатлеть в памяти его образ.

Очень тихо и очень терпеливо Николас прошептал:

— «Retournons a nostre propos. — Quel? chier? — Non, mais torcher le cul». [89]Переведи, Нондас.

И засмеялся все с тем же выражением снисходительности.

Они вышли на улицу Эолу и прошли до переулка у церкви Святого Константина. В момент их приближения дверь поглотила три тени неопределенного вида. Они постучались. Им отворила беззубая старуха. На лице у нее было выражение стюарда, который заботится о пассажирах, страдающих морской болезнью.

— Не желаете ли зайти завтра? Сегодня желающих хоть отбавляй, — сказала она, но затем, узнав Нондаса, добавила: — Ну ладно, проходите.

Узкий открытый проход вел к деревянной лестнице. Мокрый цемент блестел в белесом свете луны, по которому они теперь ступали. Развешанные в глубине простыни казались лиловыми. Старуха отшвырнула пинком кошку, запутавшуюся у нее под ногами, и стала подниматься. Ступени скрипели. Стратис шел последним. На лестничной площадке остановились. Другая дверь и другой коридор, полутемный. Там, в глубине задвигалась какая-то фигура.

— Домна! — позвал Нондас и торопливо пошел вперед.

До Стратиса донеслось смутное бормотание, напомнившее молебен, услышанный за границей три года назад. Нондас вернулся обратно. Следом за ним шла полная низенькая женщина. Черная лента стягивала на талии розовую рубашку, которая едва прикрывала бедра. Она смерила взглядом всех, одного за другим, и сказала:

— Подождите немного. Я вас устрою.

Они стали ждать. Вдруг раздалась песня граммофона:

Не бойся, не бойся,

Не бойся больше,

Тебе уж скоро будет хорошо…

— Да это же Сосунок! — догадался Стратис.

Они ждали дальше. Калликлис, казалось, был в прекрасном расположении духа:

— С той минуты, ребята, как мы вошли сюда, я все ломаю голову вот над чем. Однажды летом прошлого года пошел я в «Афиней». Главным номером вечернего представления была женщина, которая должна была раздеться на сцене догола. Субботний вечер, театр забит до отказа. Уже выступили акробаты, фокусники, чревовещатель, наконец долгожданная минута настала. Декорация: столик с зеркалом и стул. Скрипка заиграла тоскующую мелодию. Вышла высокая смуглая женщина, села, посмотрела в зеркало, сделала вид, будто ей жарко. Затем она стала посреди рампы и принялась снимать с себя одежду. Все это она делала очень неумело, бедняжка. Скрипка затянула жалобу. Когда она дошла до трусиков и лифчика, загремел барабан. Она сняла и это…

— И что же дальше? — спросил Нондас.

— Безудержный раскатистый смех сотряс весь театр. Нужно сказать, что тело у женщины было прекрасное: ничего смешного, совсем наоборот. Почему же смеялись? В этом-то и вопрос.

— Нашли замену побиванию камнями.

— Нашему племени чужда сентиментальность, — сказал Нондас.

Отворившаяся дверь породила чьи-то усталые шаги. Появились двое мужчин, один за другим, и прошли мимо. От них сильно несло винным перегаром. На плече у второго был рупор граммофона.

— Брось, ты в этом совсем не виноват, — пробормотал Сосунок. — Виноват Акрополь.

— Акрополь-разакрополь. У меня угрызения совести! — ответил Хлепурас.

— Нет! Послушай меня. Я — артист и знаю это. Я прав, — сказал Сосунок.

Хлепурас ответил безнадежно:

— Конечно же, ты прав. Кто не прав, сидит в тюрьме, но…

Дощатая лестница заскрипела снова. Когда рупор исчез, снова появилась Домна. Комната, в которую она отвела их, представляла собой куб с синими стенами, двумя диванами и столиком посредине, над которым повис голубой свет.

— Нужно чуточку подождать. Работы сегодня слишком много, — сказала Домна.

Грудь ее казалась неподъемной. Нондас заговорил сладким голосом:

— Ничего. Тебя и еще одной вполне хватит. Мы здесь все друзья. Даже тебя одной нам хватит.

— Нет уж, — возразил Калликлис. — Так мы до рассвета не управимся.

— Минуточку, — сказала Домна. — Думаю, Кула уже закончила. Пойду, приведу ее.

Стратис поглядел на стены и подумал о развешанных внизу во дворе простынях.

— Эх, ребята! — сказал Николас. — Не кажется ли вам этот свет арестованным лунным светом?

— Акрополь грешников, — сатанинским голосом сказал Нондас.

Никто не засмеялся.

Калликлис почувствовал необходимость сопротивляться или выпрыгнуть из окна. Он посмотрел на Стратиса: того и вовсе не существовало.

— Ты, Нондас, — Приап и осел Силена в одном теле, — сказал Калликлис. — Когда Приап чувствует похоть, осел ревет. Результат — зизифус.

Николас громко рассмеялся. Стратис тоже.

— Почему же зизифус? — спросил он.

— Потому что мне так хочется, — ответил Калликлис.

Он ощущал торжество победителя. Он был неудержим. Ужасно доверительным тоном он продолжал упрямо:

— Теперь слушайте. Дайте честное слово, что не разболтаете! Я трахнул Сфингу.

— Кого? — спросил Нондас, воздевая руки к небу.

— Ну, Мариго, или как там еще ее зовут? После того вечера в таверне — помнишь, Николас, ты еще напился и принялся болтать? — я столкнулся с ней на улице. Она посмотрела на меня издали так, будто хотела выпить. «Хочу посмотреть вместе с Вами „Блудницу Императрицу“», — сказала она. «Чудесно! С удовольствием», — ответил я. Чушь. Кафешантан в Чикаго. Но дама уже терлась ляжкой о мою ляжку. Потом ей захотелось на холм Филопаппа. Мы пошли. Она несла всякую чушь об упадке Европе и прочее в том же духе. Будто мне не все равно, даже если вся Европа пойдет ко дну? В конце концов надоело — и получился Филопапп.